Они стояли насмерть

Спустя минуту, когда еще не осела пыль, взметнувшаяся к небу, по пустынным улицам, оглашая их звоном колоколов и воем сирен, пронеслись пожарные машины и кареты «скорой помощи».

На железнодорожных путях, около причалов, загорелись вагоны. Из щели, что проходила почти у самой насыпи, выскочил мужчина в белой рубашке с засученными по локоть рукавами. За ним другой в майке с голубой полоской динамовца на груди, женщина в зеленом платье, потом еще, еще и скоро люди облепили горящие вагоны, отцепили их от состава и оттащили в сторону. Белая рубашка мужчины стала черной.

Пароходы, стоявшие у причалов, поспешно отдали швартовы и вышли на середину реки. Еще раньше метнулись от берега тральщики. Норкин узнал их издали. Те, что побывали на тралении, выгодно отличались от своих собратьев. Они носились по реке, искусно лавируя между водяными столбами, поднятыми взрывами бомб. Отстреливаться от самолетов им было не ново, и они маневрировали спокойно, умело, непрерывно ведя огонь и помогая соседям. Каждое их движение говорило о том, что оно сделано сознательно.

— Славно пишут! — вырвался у Лени восторженный возглас.

Самолеты исчезли. Смолкли зенитные пушки и пулеметы Пароходы снова подошли к причалам, и поток грузов устремился в их открытые трюмы.

Норкин с Селивановым зашли в штаб. Дежурный сказал им.

— Вам же приказано ждать особого распоряжения? Значит, ждите, но из дома ни шагу. Можете понадобиться в любую минуту.

Они молча пошли домой. Разрушения были повсюду. Бомба, попав в здание, развалила одну его стену. Над проломом повисло огромное трюмо и медленно покачивалось от струй воды, попадавших на него из пожарных шлангов. Огня уже не было, но пожарные еще поливали почерневшие, дымящиеся балки.

В подъезде дома лейтенантов встретила Дора Прокофьевна.

— Неужели прилетят еще? Я больше не вынесу!

— Не прилетят, Дора Прокофьевна. А если и появятся, то ненадолго, — шутливо отозвался Леня.

— Вот обрадовал! С меня и сегодняшнего по горло хватит! Мы с Натальей такого страха натерпелись, что до сих пор отойти не можем!

— Привыкнете…

— Что? Я привыкну? Никогда! Да, если они будут бомбить, я немедленно уеду отсюда! Уеду! Муж на фронте убит, а я здесь погибнуть должна? Спасибо! Наталья! Собирай вещи! Едем!

— Что брать с собой, Дора? — голос Натальи дрожал и прерывался частыми всхлипываниями.

— Все брать! Лучше людям на том берегу отдадим, чем тут от огня погибнет!

Очки сидели на носу криво, но Дора Прокофьевна не замечала этого и смотрела одним глазом сквозь стекло, а другим поверх него.

— Успокойтесь, Дора Прокофьевна, — сказал Леня. — Не так страшен черт, как его малюют. Люди в Ленинграде и не такие испытания выдержали…

— Честь и хвала! А я не героиня! Я простая женщина и всё! — Дора Прокофьевна взмахнула рукой перед лицом Лени. От резкого взмаха очки свалились, но она поймала их на лету.

— А мы с кем останемся? — попробовал Норкин свести к шутке неприятный разговор.

— С кем хотите! Вам легче не будет, если нас здесь убьют! Наталья, не забудь взять эмалированный тазик, в котором мы стираем белье… Миша, к вам просьба: перевезите на тот берег.

— Дора Прокофьевна…

— Я сорок два года Дора Прокофьевна, да сколько лет просто Дорой была! Говорите прямо: перевезёте или нет?

Неопределенно махнув рукой, Норкин ушел в комнату. Здесь Наталья уже успела изрядно поработать: ящики письменного стола выдвинуты, дверцы гардероба распахнуты, на полу лежат узлы. Из них выглядывают платья, пальто, корешки книг, сунутых туда торопливой рукой. Только постели сохранили прежний вид.

— Это оставляем вам, — объяснила Дора Прокофьевна, влетая в комнату. — Здесь лежит чистое белье, а остальное мы вам за ночь выстираем и повесим сушить на чердаке. Сами снимите… Говорите, искать лодку или вы перевезете?

Чтобы не ответить грубостью, Норкин склонился над столом, делая вид, будто просматривает книгу. Однако от Доры Прокофьевны не так просто отделаться. Она подошла ближе и нетерпеливо дернула его за китель.

— Я тебя спрашиваю!

— Вы бы постыдились панику поднимать. Вы жена командира, и это должно вас ко многому обязывать, — вспылил Норкин.

— И пусть! На улице я молчу, а дома позвольте мне бояться! Наталья! Ты не забыла… — и, не договорив, Дора Прокофьевна выбежала из комнаты и Норкин посмотрел ей вслед.

Кто мог подумать, что у такой решительной женщины и нет силы воли? Вот когда раскрывается человек! Только в трудную минуту и обнаруживается его настоящая натура.

— Испугались с непривычки, а потом одумаются, — задумчиво сказал Леня.

Уснули они поздно. Мешали шепот сестер и стук передвигаемой мебели. А утром разбудил грохот взрывов и звон стекол. Норкин взглянул на часы. Было ровно шесть.

— Теперь начнут долбить, — проворчал Леня, зашнуровывая ботинок. — Плохая примета, если фашист начинает бомбежку в эти часы.

Норкин и Селиванов быстро оделись и вышли на крыльцо. Там стояли сестры и соседки.

— Доброе утро, — сказал Селиванов.

— Ох, недоброе утро, недоброе! — ответила за всех Дора Прокофьевна, покачав головой.