Они стояли насмерть

На безоблачном небе опять разрывы снарядов, а ниже их — фашистские самолеты. Бомбардировщики шли на малой высоте и небольшими группами. То и дело какой-нибудь из них срывался в пике, и тотчас раздавался вой и грохот разорвавшейся бомбы.

Так фашисты начали воздушную подготовку наступления на Сталинград. Десятки самолетов бомбили мирный город.

Советские истребители яростно бросались на немцев, на небе то и дело появлялись черные шлейфы, тянувшиеся за бомбардировщиками. Но враг был слишком многочис-ленен. Свой первый удар фашисты обрушили на зенитные батареи, подавили их и затем спустились к крышам домов. К разрывам бомб добавился треск пулеметов.

Норкин и Селиванов побежали к месту стоянки катеров. На улицах пахло гарью. Берег опустел. Пароходы ушли куда-то, а тральщики торопились увести от берега уцелевшие баржи и дебаркадеры. У причалов стояли только три катера. Леня принял командование, а Норкин, решив перевезти сестер на левый берег, побежал обратно в город. Пожаров стало еще больше. Все вокруг, словно во время большого лесного пожара, подернулось дымкой, и сквозь нее тускло просвечивал багровый диск солнца. Улицу то и дело преграждали дымящиеся развалины домов.

Поперек панели лежала женщина. Немного подальше, около свежей воронки, — мальчик. Темно-красная лужица расплылась у его головы, но руки по-прежнему цепко держались за руль трехколесного велосипеда.

В сторону тракторного, заметил Норкин, бежало много мужчин, парней и женщин. Одни сжимали в руках охотничьи ружья, другие — малокалиберные винтовки и просто топоры.

Мимо Норкина пробежал старик с берданкой в руке. Остановившись под выбитым окном одноэтажного угловатого дома, он крикнул:

— Кузьма! Пошли к тракторному! Там фашисты!

— Погодь малость! Дробь на пули меняю!

Вот и квартал, где жили сестры. Узкую улицу преграждала груда обломков большого здания. Здесь был госпиталь. Около развалин суетились люди. Они выносили раненых и уцелевшее имущество.

Дверь квартиры Доры Прокофьевны была открыта настежь. Стекла выбиты взрывом. Ветер шуршал бумажками, валявшимися на полу, и шевелил рукав платья, высунувшийся из узла.

Где же сестры? Убежали, что ли? Но вещи все здесь. Хоть смену белья да взяли бы. Неужели…

Осмотрев всю квартиру и заглянув даже в гардероб, Норкин вышел на крыльцо.

— Миша!

Норкин повернулся на голос. К нему бежала какая-то незнакомая женщина. Ее лицо было перемазано сажей, платье изорвано и обгорело во многих местах. С большим трудом узнал он в ней Дору Прокофьевну.

— Катер есть? — задыхаясь от бега, спросила она.

— Есть! Скорее!

— Наталья! Бабы! — закричала Дора Прокофьевна, приложив ко рту черные, покрытые ссадинами ладони. — Тащите раненых к Волге! Там катер стоит! — И стремительно повернулась, чтобы бежать к пожарищу.

— А вы, Дора Прокофьевна?

— Что я?

— Как что? Дорога каждая минута. Я не могу из-за вас катер задерживать. Сейчас нужно ехать.

— Не поеду! Ты посмотри, что кругом творится! Они зажгли половину города и думают, что мы испугались! Остаемся с Натальей здесь!

Вдруг улыбка мелькнула на ее осунувшемся лице:

— Да! А я ведь научилась тушить зажигалки! Одна упала на нашем дворе, да как зашипит! Я схватила ее Щипцами, ну, теми, что головешки таскаю, и бросила в песок!

Дора Прокофьевна убежала, но с полдороги вернулась:

— Совсем забыла. Завтрак стоит под кроватью. Доедай все. Нам не оставляй.

А еще через минуту Норкин снова услышал ее резкий, повелительный голос:

— Как несешь раненого? Не так! Не так!

Возле развалин суетилось много женщин, и все они походили друг на друга: покрытые копотью лица, обгорелые, изорванные платья и решительные движения.

Так в этот день Норкин и не попал к себе на тральщики. Едва он прибежал на берег, как один из работников штаба передал ему приказание, посадил на полуглиссер — и началось! Целый день они носились то в мастерские, где стояли тралы, то в затон к канонерским лодкам, перевозили жителей, а теперь, выполнив все поручения, возвращались к месту стоянки дивизиона.

Мотор работал на последних каплях бензина, временами предательски захлебывался, чихал. Он мог остановиться в любую минуту, однако Норкина это не волновало, полуглиссер шел по основному фарватеру и при любых условиях течение поднесет его к конечному пункту маршрута — собственной новой базе.

Конечно, если уйти в сторону, то может быть и неприятность. Однако Норкин сворачивать не собирался, и полуглиссер, разбрасывая носом воду, радужную от плывущего по ней мазута, несся к Куропаткинской воложке.

Справа сталинградский берег. Там светло как днем. Огненное море бушует там, где еще вчера были жилые кварталы. Из огня торчит рука памятника. Норкин так и не мог вспомнить, кому он поставлен. Гудит пламя. Воют бомбы. Рассыпая искры, проносятся по черному небу горящие балки, поднятые взрывом.

Левый берег утонул в темноте. Там свои, там отдых, К нему и стремился полуглиссер, торопясь подальше отойти от огня.