Они стояли насмерть

Ночная атака всегда страшна тем, что трудно разобраться в случившемся, невозможно сразу определить силы противника. А фашисты растерялись и вовсе: на них шел окруженный батальон, который их командование считало погибшим. Появлявшиеся из тумана моряки казались особенно большими, их крик — небывало грозным, а тут еще и кто-то неизвестный, невидимый, горным потоком несся по окопам, сметая все на своем пути. И немцы побежали, неся с собой волну слухов о «черных дьяволах», которые идут следом, уничтожая все живое.

Дорога была свободна. Прорыв удался.

Норкин, добежав до леса, остановился, сунул пальцы в рот и свистнул. Свист подхватили другие, и к лесу потянулись со всех сторон люди в тельняшках, в бушлатах и в серых шинелях, полы которых были заткнуты за ремень; они несли раненых и захваченное в бою оружие.

Время прорыва Кулаков выбрал удачно: скоро посветлело небо, розовыми стали вершины деревьев и перестали падать матросы, запинаясь за корни и пни. Черными столбиками вились над головами комары. Хрустели ветки под ногами. Смачно жевал матрос завалявшийся в его мешке сухарь. Тихо стонали раненые.

Настойчиво гудели моторы самолетов, которые, наклонившись на крыло, кружились над лесом, рассматривали его, отыскивая моряков. Норкин остановился, прислушался и крикнул:

— Командиров взводов ко мне! Всем уйти под деревья! — и он опустился на пенек.

Первым пришел Лебедев. Они еще не виделись после прорыва и несколько секунд молча рассматривали друг друга. Нет кровавых пятен на кителе, не белеют повязки, все в порядке! Лебедев улыбнулся и спросил:

— Как самочувствие, Миша?

— Ничего… Можно бы сказать и хорошо, да патроны подводят… Вот, прусь вперед, ломаю кусты, а в голове одна мысль «Достать патроны! Достать патроны!» У меня все внутри переворачивается от злости!.. Припомню я им круговую оборону!

— У тебя, я вижу, все в порядке! — засмеялся Лебедев. — Не упал духом!

— Была нужда!.. Постой, постой… Нашлись нытики? — Норкин испытующе посмотрел на комиссара.

— Нытиков нет, но кое-кто нос повесил.

— Ерунда! Устали. Передохнут и снова все будет в порядке… Надо им, пожалуй, рассказать о плане похода?

— Он у тебя готов? — спросил Лебедев.

— Нет еще, но мы это дело быстро обмозгуем… Я думаю, надо временно уйти от фронта. Углубимся в фашистский тыл, пощупаем склады. Авось патронов достанем.

— Для меня это все ладно, но матросам мы должны дать план без «авось». Только тогда они в него поверят, а поверят — будет успех. Ты продумай его основательно, а я побуду с народом. Надо подготовить их к тому, что не прятаться в лесу, а драться будем.

Подошли командиры и разговор оборвался. Нет Феди. Никитина. Но зато были Селиванов и Козлов.

— Где лейтенант Никитин? — спросил Норкин.

— Осколок… В живот, — ответил Углов.

Ни одного лишнего слова, но все поняли и судьбу-Никитина, и мысли Углова:

— Отомстим!

Норкин даже кивнул головой, словно сказал:

— Запишем и это!

Немного смущает присутствие Селиванова и Козлова. Зачем они пришли в чужую роту? Но Михаил тряхнул головой, подумал: «Пусть слушают, если охота», — и начал:

— Я, товарищи, вызывал сюда только командиров взводов, но раз пришли и командиры других рот — еще лучше. Вы будете знать, чем я располагаю, а как только получим приказ Кулакова — начнем действовать.

Лебедев тихонько шлепнул себя ладонью по лбу, а Козлов и Селиванов оживленно зашептались.

— Прошу, Ксекофонтов. Доложите о взводе… Да вы сидите!

Ксенофонтов снова согнул ноги калачиком. Похудел главный старшина. Исчез животик, китель сморщился, собрался складками на груди.

— Во взводе здоровых пятнадцать, — сказал он и загнул палец. — Раненых семь, — загнул еще один палец. — В общем, порядок! — закончил Ксенофонтов.

Пятнадцать здоровых. Всем известно, что это за здоровые. Еще после первого боя, когда командир отделения сосредоточенно покусывал кончик карандаша, раздумывая, отнести ли матроса, раненного осколком в мякоть ноги, к числу раненных тяжело или легко, тот пожал плечами и сказал, направляясь на свое место:

— Чего голову ломать? Одна волокита. И на фронте бюрократизм развели. Пиши — здоров!

Скоро в батальоне было выработано одно общее определение: не может воевать — ранен, а если стоит на ногах, стреляет — здоров.

— Шестьдесят три здоровых и пятнадцать раненых, — подвел Норкин итог, выслушав последний доклад. «Жидковато… Нет двадцати восьми человек… Хотя они могли присоединиться и к другой группе…»

— Разрешите, товарищ лейтенант? — спросил Козлов, поднимаясь с земли.

Козлов был старше по званию, тоже командовал ротой, и Норкин удивленно посмотрел на него, а тот продолжал:

— Командир батальона, капитан-лейтенант Кулаков» убит при прорыве. Начальник штаба находится с другой группой, следовательно, мы с лейтенантом Селивановым поступаем в ваше распоряжение. Прикажете доложить а наличии сил?

У Норкина все перемешалось в голове.

Погиб Кулаков… Неужели никто никогда больше не услышит его любимых слов: «Дорогой мой»… Норкин не мог поверить в это и несколько минут сидел молча, устало опираясь руками на согнутые калачиком ноги.