Они стояли насмерть

А лучшим первым номером был Федосеев, молодой, застенчивый, белобрысый паренек с Камы. Он работал у пулемета не спеша, степенно, и пулемет в его руках не был «болтуном». Еще одной особенностью отличался этот расчет: он открывал огонь с предельно малой дистанции, когда был уверен, что почти каждая пуля попадет в цель. Однажды во время вражеской атаки матросы встревожились молчанием пулемета и закричали:

— Эй! Сними очки! Фашисты прут!

Вот тогда из гнезда, где помещался пулемет, и раздался задорный голос Донцова:

— Не ори, дура! Мы не на шум, а на пулю рассчитываем!

Бойкий, немного задиристый Донцов прекрасно дополнял порой флегматичного Федосеева. Почти каждую очередь Донцов сопровождал замечаниями. Были иногда они грубоваты, но зато злободневны, остры, и случалось даже так, что после боя матросы хохотали, вспоминая меткое словцо.

Другие добровольцы тоже не вызывали возражений, и Норкин отдал приказ занять оборону. Все пришло в движение. Федосеев и Донцов подхватили пулемет, быстро установили его между кочками и замаскировали чахлой болотной растительностью. Другие матросы тоже облюбовали себе местечко, тоже готовились к решительному, упорному бою.

К остающимся ползли матросы и старались сунуть им в руки галеты, консервы, табак.

— На, Павел… Ленинградская «Звездочка»…

— Зачем, Саша?.. А ты что курить будешь?

— Еще есть… Да и курить бросаю, — соврал Никишин.

— Что у вас там? — вмешался Донцов.

— Саша папиросы дает…

— Не обижай! Человек от чистого сердца, а он… Норкин тоже стал прощаться с остающимися. Федосеев крепко сжал его руку и сказал:

— Вот и конец нашей службе, товарищ лейтенант… Неправильно говорят, что на войне люди привыкают к смерти. К ней привыкнуть нельзя. Потеря каждого человека, даже того, с которым познакомился час тому назад, оставляет надолго отпечаток в душе, а моряки сжились за время боев, и потеря каждого была для остальных болезненно ощутима. Тяжело было на душе у Норкина. Он понимал, что принятое им решение единственно правильное, но прощаться с людьми и знать, что они остаются здесь навсегда для того, чтобы дать другим право жить, — было выше его сил. Задушевные слова Федосеева, в которых звучала грусть о том многом, что не успел сделать в своей жизни комсомолец Павел Федосеев, еще больше взволновали Норкина. Он почувствовал, что в горле шевелится какой-то комок, что еще немного, и появятся слезы. Вырвав руку, он пополз дальше.

— Миша! — окликнул его Лебедев и протянул аккуратно сложенный лист бумаги. — Отдашь в политотдел… Ну, давай, сынок, поцелуемся, — и неловко обнял Норкина за шею.

По пояс в воде, спотыкаясь и падая, матросы шли через болото. Здоровые несли раненых, пулеметы и минометы. Намокшие брюки были неимоверно тяжелы, мешали идти. Движения у всех вялые, неуверенные.

Матрос с пулеметом на спине поклонился, сделал шаг в сторону, чтобы удержать равновесие. Ноги не слушаются и он падает. По зеленоватой поверхности воды расходятся волны. Медленно встает матрос. Поднимает бескозырку. Слабый ветер не может пошевелить ее намокшие ленты, и они висят неподвижно.

Еще немного, и моряки выйдут на сухое место. Остались считанные метры, и тут Углов увидел, как один из раненых остановился, покачнулся и шлепнулся на кочку. По его грязному небритому лицу покатилась слеза.

— Нога болит? Опирайся на меня, — сказал Углов, поравнявшись.

Матрос покосился на него и огрызнулся:

— Иди ты! — потом поднялся и побрел дальше.

И в этом ответе было не желание обидеть, а злоба на самого себя за то, что не смог пересилить боль, поддался ей, хоть на минуту, но поддался.

А сзади гремели выстрелы. Там шел бой. Обыкновенный бой. Десятки таких происходят ежедневно, и у всех у них одно название: бой местного значения. И про этот бой в сводке Информбюро, наверное, будет сказано: «На Ленинградском фронте идут бои местного значения». Прочтет иной человек эти скупые строчки и, разочарованный, отложит газету: «Ничего особенного не происходит, — подумает он. — Дерутся за какую-то высоту».

Однако не местного, а мирового значения шли бои. В боях за безымянные высоты оказалась разбита в прах теория фашистского мирового господства. Беспомощно топтался враг, теряя время, живую силу, технику, а далеко на Урале появлялись новые цехи. Не было у них вначале Стен. Стройные сосны подпирали необычную крышу — небо, но отсюда уже уходил на запад первый эшелон грозной техники.

Шли бои местного значения на Ленинградском фронте, а с тракторного завода отправлялся на фронт первый танк; в артели «Жестянщик» собирался первый автомат. Именно в этих боях закалился человек, нанесший врагу страшный, решающий удар.

Болото кончилось. Моряки, пошатываясь, вышли на твердую почву и сели. Изорванная одежда покрылась болотной ржавчиной и водорослями.

После непродолжительного отдыха Норкин приказал разведке выйти вперед. Остальным разрешил курить. Не слышно обычного говора. Молча глотают матросы сизоватый махорочный дым. Дым цигарки Никишина всех светлее. Он курит подобранные с земли гнилые листья.