Они стояли насмерть

Норкин, хотя и смотрит на лягушку, не видит ее. Глубокие складки залегли у него между бровями, а пальцы нервно барабанят по прикладу автомата. Он не радуется тишине. Прошло уже несколько дней после того, как батальон вырвался из окружения. Сначала все было хорошо, но потом моряков выследили. Сразу над лесом начали кружиться немецкие самолеты, а затем подошли и пехотные части. Между деревьями засверкали автоматные вспышки и раздались крики:

— Русс! Сдавайсь!

Моряки сдаваться не собирались. Они сами бросались вперед, рвали кольцо нового жружения и упрямо шли дальше. Фашисты не отставали. Они вцепились в роту и я налетали на нее то с флангов, то с тыла.

Может быть, и удалось бы морякам уйти, если бы неожиданно дорогу не преградило болото. Выбора не было, и матросы смело вошли в вонючую воду. С большим трудом они добрались до островка и залегли: дальше трясина и один узкий брод, по которому едва-едва могут пройти рядом два человека. Немцы поняли, что моряки попали в мешок, что выхода у них нет, и прекратили стрельбу. Они стягивали силы, готовились замкнуть кольцо.

— Ну, что придумал, Миша? — спросил Лебедев, притирая автомат.

— Труба выходит, — ответил тот, отшвырнув в сторону изжеванный окурок.

Слова прозвучали глухо, безразлично. Словно пришел лейтенант к выводу, что остается только одно: сидеть и терпеливо ждать конца. Но Лебедев слишком хорошо знал Михаила, чтобы подумать так, он видел, что у него зреет решение, и поэтому повторил вопрос:

— Что делать думаешь? Может, займем оборону и начнем?..

Норкин покачал головой и ответил, медленно произнося слова:

— Им только того и надо, чтобы мы залегли. Они вызовут авиацию, сосредоточат минометы и сделают тогда винегрет из матросов и лягушек. Нам это не подходит… Знаешь, Андрей Андреевич, вспомнил я одно стихотворение. Еще пионером его на вечерах рассказывал… Отря# партизан попал в положение вроде нашего… Тогда один боец улегся с пулеметом на дороге и сам погиб, спасая товарищей. О нем сказано просто: «Он был коммунист, ребята!» А что, если и мы так? А?.. Возьму десяток автоматчиков со станкачом и залягу. Смотришь, вы и уйдете…

Норкин замолчал. Лебедев сорвал с кочки стебелек травы, сунул «го в рот и стал медленно жевать. Норкин начал было уже терять терпение, как вдруг Лебедев хлопнул по воде ладонью, словно поставил точку, и сказал:

— Принято! Остаюсь я, а ты иди.

— Это еще почему? Уж если…

— Не будем спорить, Миша. Во-первых, я сильнее тебя в обороне, так как не горячусь, во-вторых, ты лучше меня маневрируешь, командуешь, ну, и вообще… Словом, выводи!

— Пусть так, но…

— Довольно! Ты не мальчишка! — и Лебедев заговорил снова резко, повелительно, почти так же, как и тогда, когда Михаил отказывался принимать батальон.

И едва Лебедев замолчал, как Норкин крикнул:

— Ольхов! Командиров взводов ко мне!

Скоро пришел Селиванов с командирами взводов. Многих товарищей, с которыми Норкин начал поход, он не увидел Одни остались лежать среди волнующейся гречихи, где прорывали первое кольцо, а другие крепко вцепились руками в корни деревьев да и окаменели так… У гех, кто пришел, белеют повязки с темно-красными пятнами крови.

— Все здесь? — спросил Норкин по привычке.

— Так точно Все, — ответил Селиванов и вздохнул.

— Начнем. Из создавшегося положения выход вижу один: оставить заслон из нескольких человек с пулеметом, а самим уходить. Здесь с людьми останется комиссар. Приказываю: разъяснить матросам, что наша главная задача — перейти фронт и вместе со всем народом разбить фашистов! Для этого здесь и останутся… Спросите, есть ли желающие… Отобрать лучших. Понятно? Люди должны быть у меня через пять минут. Идите!

Не успели командиры вернуться к взводам, а матросы уже знали все. Об этом постарался Ольхов. Он слышал весь разговор командиров и так передал его матросам:

— Долго спорили, кому остаться, но комиссар верх взял!

И к приходу командиров добровольцы уже стояли в сторонке, ожидая решения. Выбирать лучших было очень трудно: все матросы были по-своему хороши, но командиры сделали свое дело и точно в назначенный срок добровольцы пришли к Норкину.

Положив руки на автомат, стоит комсорг роты кареглазый Кирьянов, а рядом с ним, плечо к плечу, Федосеев и Донцов. У их ног пристроился «Максим». Тупой ствол пулемета поднят вверх, будто и он приготовился слушать напутственные слова командира. Присутствие именно этого расчета не удивило Норкина. Пулеметчиками вообще гордился весь батальон, и часто бывало так, что соседи просили — Пришлите нам ваших «глухарей», — и неизменно, если позволяла обстановка, просьбу выполняли. Кличкой своей пулеметчики гордились. Б устах рабочего она была высокой похвалой.

— Словно стахановец заклепки садит! — сказал как-то один из ополченцев. — Честное слово, первейшие «глухари»!