Они живут рядом со мной

Что держало на месте этих птиц, что позволяло человеку снова и снова разыскивать их пореженные выводки и совершать удачные нападения?.. Закон территории?.. Неужели для представителей отряда куриных закон территории был той догмой, которая и обрекала на гибель?..

За рябчиками, тетеревами и глухарями охотился не только человек. Лиса и куница тоже совершали опустошительные набеги. Выводки редели, к осени куница могла уничтожить почти всех птиц, но даже жалкие остатки семейства продолжали все-таки крутиться около прежнего ягодного болота.

Но ведь рябчики, тетерева и глухари умели и кочевать, менять места кормежки, когда прежнее болото или прежние вырубки почему-либо их не устраивали. Эти птицы хорошо знали, где отыскать чернику, бруснику, клюкву, сережки ольхи и березы. Почему же выводок не ушел от опасности, почему не перебрался на другое место, в другой «дом», как, например, гагары, выселенные мной с озера?.. Или, может быть, рябчики, тетерева и глухари стоят на самой низкой ступеньке той лестницы, имя которой Мастерство Осторожности?

Наверное, у этих куриных опасный опыт мог запомниться лишь теми птицами, которые сами получили ранение… Пожалуй, это так — ведь одним и тем же методом охоты можно истребить по очереди весь выводок беспечных и беззащитных обитателей брусничных полян и клюквенных болот.

Неосторожность лесных и домашних кур, видимо, хорошо была известна и той лисе, которая долгое время посещала упомянутый мною курятник. Эта лиса появлялась возле кормушек с зерном почти в одно и то же время, отлавливала себе петушка или курочку почти на одном и том же месте, птицы видели и разбойника, видели и облачко пуха, взметнувшегося после броска рыжего охотника к добыче, слышали и тревожный крик напуганных собратьев, но уже через пятнадцать минут снова топтались там, где только что заплатили дань своей беспечности жизнью одной из птиц.

Но если куры занимают самую последнюю ступеньку в Мастерстве Осторожности, то кто стоит выше, кто менее беспечен и более осторожен?

И снова мне приходится вспоминать свои охотничьи тропы, на этот раз ведущие к небольшому заливу красивого озера в пойме Оки… Каждый вечер залив посещали кряковые и чирковые утки. Их просто было подстеречь, я прятался в кустах и ждал. Чирки обычно появлялись шумно, круто пикировали вниз и, раскинув над самой водой крылья, разом опускались на воду среди листьев кувшинок. Крякуши же опускались в стороне от чирков и берегом-берегом пробирались через тростник к моей засаде.

Наверное, сидеть в шалаше, снимать на кинопленку встречи птиц, их разговоры, а потом расшифровывать эти разговоры и составлять азбуку утиного языка жестов было бы куда интересней, Но о языке жестов животных тогда почти никто ничего еще не знал, а кинокамера была много дороже охотничьего ружья… И вот выстрел предательски нарушал мирную тишину залива, ближняя ко мне утка оставалась на воде, а остальные с тревожным криком улетали.

Залив пустел. В этот вечер уже можно было не оставаться в шалаше. Следующий день тоже не приносил охотнику так называемой удачи. Порой еще и еще вечер птицы не показывались около моей засады, и только спустя трое-четверо суток утиная стайка отваживалась заглянуть в предательский залив.

Но теперь, после моего выстрела, в заливе появлялись только кряковые утки. Прошлый раз я убил чирка, и теперь стайка, потерявшая собрата, не желала посещать опасное место. Крякуши пока не понесли личных потерь, и их опыт оказался менее прочным. Сейчас кряковые утки снова крутятся около моего шалаша на расстоянии ружейного выстрела. Выстрел гремит, утка остается на воде, и теперь залив опустеет уже надолго.

Каждый вечер я, гонимый неукротимой охотничьей страстью, снова забираюсь в свой шалаш и снова жду и жду, когда птицы появятся поблизости. Но уток все нет и нет, и стрелок, чтобы хоть как-то удовлетвориться, разряжает ружье в сторону ворон…

Раненая ворона упала на воду залива, другие птицы тревожно закричали и бросились в разные стороны, но уже на следующий день я снова видел этих птиц около своего шалаша. Только в этот раз вороны издали заметили меня и тут же скрылись.

Я уходил обратно, прятался, пытался подобраться к воронам, но не тут-то было. Казалось, вороны знали обо мне все заранее, сразу же угадывали мои тайные засады и хорошо помнили своего врага всю осень.

Этот залив, кроме меня, никто не посещал, и местным воронам было вполне достаточно запомнить одно: человек около залива — это опасно. Я приходил сюда и с ружьем, и без ружья, но в любом случае вороны в панике кидались прочь. Нет, этим птицам, не знакомым с толпами людей, было еще очень далеко до их дошлых подруг, прописанных в Москве, — московские вороны вряд ли бы так поспешно отступили от безоружного человека.