Онлирия

Два дня они прожили в Париже, совершенно не выходя из отеля, обеды и ужины заказывали в номер, отключили телевизор и, в сущности, почти не вылезали из постели. На третий день, однако, Надежда взяла машину напрокат и повезла

Орфеуса в Руан.

Париж в те дни содрогался от чудовищного внутреннего напряжения, ожидая часа

ИКС, и в воздухе над знаменитыми монмартрскими мансардами появились первые летающие люди. Надя начала рассказывать мужу о том, что видит перед собою на улицах и в парижском небе, но Орфеус вежливо попросил ее не делать этого и ехать молча. Не подчиненная больше темной воле демона, речь жены, произносимая на немецком языке прежним сочным грудным голосом, без хрипотцы, звучала удручающе скучно и уныло, Орфеусу это мешало гораздо больше, чем ее одержимые речи на непонятном русском. Он смутно, сквозь толщу своей слепоты, ощущал настроение последних дней мира, кое-что знал и по рассказам жены, делавшей добросовестные устные репортажи, а также строившей прогнозы на будущее, – но слепой Орфеус давно уже находился совсем в ином Путешествии…

И там “вчера” никак не отличалось от “сегодня”, “сейчас”.

Тогда, в Руане, Надя припарковалась напротив знаменитого готического храма и успела лишь сообщить ему, что с башенок Руанского собора в тот час, когда они подъехали к нему, бросились в полет сразу несколько человек. Почти все благополучно отлетели, только двое сорвались и, очевидно, упали где-то поблизости.

Орфеусу показалось, что он даже слышал звук падения незадачливых летателей.

Тогда и полились слезы из его пустых глазниц, закрытых черными очками.

– О чем ты плачешь, Орфеус? – спросила жена, осторожно беря его за руку.

– Разве я плачу? Надя, это я так смеюсь.

– Над кем же, Орфеус, ты смеешься, неужели над теми, которые только что, минуту назад, разбились у нас на глазах?..

– У тебя на глазах, – перебил муж жену, – они разбились у тебя на глазах, и я смеюсь вовсе не над ними, беднягами… Я смеюсь-и-плачу, Надя, о тех, которые благополучно улетели…

– Но почему? Почему?

– Потому что они не знают, как их обманули.

– В чем же обман, Орфеус? Ведь ты же знаешь, какие настали дни: разве можно смеяться-и-плакать над теми, кто хочет просто спастись от смерти?

– Не о них только, но обо всех нас, живущих и живших, я плачу, Надя.

– Но почему?

– Потому что нас обманули, потому что все мы живем страдая и умираем протестуя. Даже Христос в последнюю ночь протестовал и мучился – даже Его обманули.

– Орфеус! Орфеус, о каком обмане ты все время говоришь?

– О таком, Надя, когда тебя мучают и внушают при этом: вот, скоро, скоро с тобою все будет кончено, ты умрешь. Вспомни: и Христос на кресте, перед тем как испустить дух, крикнул: “Кончено!” Он умирал, Надя, как человек: одну только смерть Он видел перед собой, и более ничего.

– И что же, Орфеус? Разве это не так? Разве не для каждого это: впереди только она? Даже для Сына Божьего.

– Да, мы проходим через всю жизнь с чувством смерти. А ведь ее нет, Надя.

– Что же тогда есть, если ее нет? Чего ждут люди в эти Последние Времена?

– Воскресения. Смерть – это воскресение. И оно уже есть. Мы все уже вечные,

Надя. Мы воскресшие. Но мы не знаем об этом… А эти люди, которых я не вижу, боятся часа ИКС, хотят летать…

– Но если все так, допустим, и ты знаешь, что это так, – почему же ты плачешь, Орфеус?

– Потому что мне жалко всех… С тех пор как я узнал об этом, мне невозможно стало жить от жалости…

– Когда же ты узнал “об этом”, бедный Орфеус?

– В Виттенберге, – ответил он, – недавно… Однажды ты уехала кататься на велосипеде, а я дома так крепко, так сладко уснул, и мне приснился сон…

Сначала как будто бы ранним утром мы с тобою увидели из окна: в парке перебегали через поляну – смутно-зеленую, налитую слабым туманцем понизу – грациозные призрачные олени, закидывая рога и обгоняя один другого… Да,