Онмёдзи (ЛП)

— В вещах есть дух, все как ты говорил. — Хиромаса кивнул, как будто соглашаясь с чем-то от всей души.

Сэймей, повернувшись, слегка ткнул Хиромасу локтем в живот:

— Ну что, все как я говорил!

— Что?

— Дожди начались! — сказал Сэймей.

Хиромаса выглянул наружу. Там, в саду за верандой, тоньше, чем иголки и мягче, чем шелковые нити, бесшумно орошал листья и травы дождь.

С тех пор женщина больше не являлась.

Рассказ 3 Хозяин Черной речки

1

Ночь была так хороша, что душа становилась прозрачной.

Стрекотали насекомые. Белокрылые цикады, сверчки, зеленые кузнечики — все они давно уже трещали в мураве. Ровный полукруг молодой луны из зенита склонялся по небу на запад. Сейчас луна уже висит, должно быть, где-то над горой Арасияма. Возле луны плавает пара серебристых облаков. Они плывут по ночному небу на восток, поэтому наблюдающий за луной, видит, что она движется с довольно-таки заметной скоростью на запад.

В небе звезд — без счета. А на траву в саду выпала ночная роса. Ее капельки блестят во тьме. Кажется, что небесные звезды спустились в каждую росинку, и в саду — звездное небо.

— Хороший вечер, Сэймей… — сказал Хиромаса, высокочтимый Минамото-но Хиромаса, воин. Он выглядит простоватым, но где-то, нельзя сказать точно где, в его чертах проглядывает миловидность. Только это вовсе не слабая бабская миловидность — в этом мужчине даже миловидность, и та грубоватая. И «хороший вечер» — это тоже сказано с грубоватой прямотой. «Хороший вечер» — это не похвала, Хиромаса не старается выглядеть изящным, говоря это. Он сказал так именно потому, что так подумал, и его собеседник это хорошо понимает. Если бы там была собака, Хиромаса сказал бы: «Там собака», — вот к этому близка сказанная им фраза.

Сэймей, к которому он обратился, лишь хмыкнул. Он смотрел на луну и слушал слова Хиромасы, а может быть, и не слушал. Этого человека окутывала удивительная атмосфера.

Абэ-но Сэймей — онмёдзи. Белая кожа. Правильный нос. Глаза черные со светло-коричневыми крапинками. Одетый без затей в белое каригину, шелковое, с просторными рукавами, он опирался спиной на столб веранды. Правая нога согнута в колене, на колено он положил локоть правой руки. В этой руке он сжимал опустевшую, только что выпитую чашечку.

Перед ним, скрестив ноги, сидел Хиромаса. Между ними двоими стояли наполовину опустевший кувшин с саке и тарелка. На тарелке — посоленная и поджаренная форель. Сбоку от этой тарелки — плошка-светильник, над ней дрожало пламя.

Хиромаса пришел в дом Сэймея на дороге Цутимикадо вечером этого дня. Как всегда без сопровождающих слуг.

— Дома, Сэймей? — сказав так, он прошел через стоящие на распашку ворота. В правой руке он нес деревянное ведерко с водой. В ведерке плавали форели, те самые форели, что сейчас лежат на тарелке. Хиромаса сам, специально принес их.

Не так уж часто бывает, чтобы воин, состоящий на придворной службе, без сопровождающих шел с деревянным ведерком с форелями в руке, но Хиромасе совершенно нет до этого дела.

Необычно было и то, что Сэймей сам вышел навстречу.

— А ты — настоящий Сэймей? — спросил Хиромаса вышедшего к нему Сэймея.

— Настоящий, конечно, — сказал Сэймей, но Хиромаса еще смотрел подозрительно, потому что когда бы он ни приходил в дом к Сэймею, всегда сначала выходит какой-нибудь дух или мышь.

— Хорошие форели, — Сэймей заглянул в ведерко в руках Хиромасы. В ведерке, посверкивая время от времени брюшками темно-серого цвета, плавали толстые форели. Всего их было шесть.

И вот теперь форели, поджаренные, лежали на тарелке. Осталось две. По две съели Сэймей и Хиромаса.

После слов «хороший вечер», взгляд Хиромасы пробежал по рыбе на тарелке и остановился:

— Как странно… — сказал Сэймею Хиромаса, поднося к губам чашечку с саке.

— Что? — сказал Сэймей.

— Да дом твой!

— Ну, и что в моем доме странного?

— Людей даже духу нет.

— И почему это странно?

— Людей и духу нет, а форель пожарили, — сказал Хиромаса. У него была причина удивляться. Некоторое время назад, проведя на веранду пришедшего Хиромасу, Сэймей сказал:

— Ну что ж, кому-нибудь поручим пожарить эту форель? — и, взяв ведерко в руку, исчез в глубине дома. Когда вернулся, он уже был без ведерка с форелью, взамен он держал поднос с кувшином саке и двумя чашечками.

— А рыба? — спросил Хиромаса.

— Сейчас жарят, — только и ответил спокойно Сэймей. Некоторое время он попивал саке мелкими глотками. Потом:

— А, уже пора! — сказал, поднялся и снова исчез в глубине дома. Когда Сэймей затем вернулся, в его руках была тарелка с поджаренными форелями. Вот что было.

Куда в этом просторном доме исчезал Сэймей, Хиромаса не понял, опять же, не было никаких признаков, что жарится форель. Да ладно там пожарить форель, в этом доме вообще кроме Сэймея словно бы и нет людей! Когда придешь, бывает, видишь кого-нибудь, но их число всегда не одинаково. Бывает много, а бывает лишь один. Бывает даже никого. Нельзя и помыслить, что Сэймей — быть такого не может! — живет в таком-то доме и всего лишь один, но сколько же тогда здесь людей? — представить сложно.