ОНО

Он оглянулся и увидел библиотеку на расстоянии в полквартала. Ричи и Эдди стояли на верхней ступеньке, Бен — уже внизу, глядя им вслед. Руки его были засунуты в карманы, плечи опущены, и через колеблющуюся линзу низкого тумана казалось, что ему снова одиннадцать лет. Если бы он мог послать Бену мысль, Билл сказал бы ему: Это не имеет значения, Бен. Любовь — вот что имеет значение, волнение… когда всегда хочется и никогда не время. Может быть, все это мы берем с собой, когда выходим из голубого и входим в черное. Холодный уют, может быть, но это лучше, чем совсем никакого уюта.

— Мой отец знал, — вдруг сказала Беверли. — Однажды я пришла домой из Барренса и он как раз узнал. Я когда-нибудь говорила тебе, что он обычно говорил мне, когда впадал в безумие?

— Что?

— «Я беспокоюсь о тебе, Бевви», — вот что он обычно говорил. — «Я очень беспокоюсь».

Она засмеялась, и в то же время ее пробрала дрожь.

— Я думаю, он хотел сделать мне больно, Билл. Я имею в виду… он делал мне больно раньше, но вот последний раз было по-другому. Он был… ну, во многом он был странным. Я любила его. Я любила его очень, но…

Она посмотрела на него, возможно, ожидая, что он скажет это за нее. Он не говорил, рано или поздно она должна была сказать это сама. Ложь и самообман стали балластом, который они не могли вынести.

— Я тоже ненавидела его, — сказала она, и ее рука на мгновение сжала руку Билла. — Я никогда раньше никому в жизни этого не говорила. Я думала, Господь поразит меня, если я когда-нибудь скажу это вслух.

— Тогда скажи это.

— Нет.

— Давай. Это причинит боль, но, может быть, лучше вскрыть старый гнойник. Скажи.

— Я ненавидела своего отца, — сказала она и беспомощно зарыдала. — Я ненавидела его, я боялась его, я ненавидела его, я так и не была для него достаточно хорошей девочкой, и я ненавидела его, да, ненавидела, но я и любила его.

Он остановился и прижал ее к себе. Ее руки судорожно обвились вокруг него. Ее слезы намочили ему щеку. Он чувствовал ее тело, зрелое и упругое. Он чуть-чуть отодвинулся от нее, не желая, чтобы она почувствовала его эрекцию… но она снова прижалась.

— Мы провели там все утро, — сказала она, — играя в салки или что-то в этом роде. Что-то невинное. Мы даже не говорили о Нем в тот день, во всяком случае, не тогда… хотя обычно мы говорили о Нем каждый день. Помнишь?

— Да, — сказал он. — Я помню.

— Небо было в тучах… жарко. Утром мы много играли. Я пришла домой около одиннадцати тридцати. Я думала съесть бутерброд и миску супа после того, как приму душ. И потом вернуться и снова играть. Родители должны были быть на работе. Но он был там. Он был дома. Он

2

Лоуэр-Мейн-стрит, 11.30

швырнул ее в комнату, не успела она даже войти в дверь. Она испуганно вскрикнула и затем осеклась, так как ударилась о стену с такой силой, что онемело плечо. Она свалилась на их прогибающийся диван, дико озираясь вокруг. Дверь в переднюю с шумом захлопнулась.

Позади нее стоял отец.

— Я беспокоюсь о тебе, Бевви, — сказал он. — Иногда я очень беспокоюсь. Ты это знаешь. Это я тебе говорю, верно? Будь уверена.

— Папа, что…

Он медленно шел к ней через гостиную, лицо у него было задумчивое, печальное, словно неживое. Она не хотела видеть его, но оно было там, как незрячий, слепой блеск грязи на тихой воде. Он задумчиво тер костяшки пальцев правой руки. На нем была его военная форма, и когда она посмотрела вниз, она увидела, что его тупоносые ботинки оставляют следы на мамином ковре. Я должна вытащить пылесос, — подумала она бессвязно. — Пропылесосить. Если он даст мне возможность пропылесосить. Если он…

Это была грязь. Черная грязь. Ее мозг тревожно заносил ее в сторону. Она снова была в Барренсе с Биллом, Ричи, Эдди и другими. Там, в Барренсе, была черная, липкая, вязкая грязь, как на папиных ботинках, там, в болотистом месте, где штуковина, которую Ричи называл бамбуком, стояла скелетообразной белой рощицей. Когда дул ветер, стебли глухо ударялись друг о друга, производя звук, похожий на шаманские барабаны, но разве ее отец был там, в Барренсе? Разве отец…

ШЛЕП!

Его рука широко размахнулась и ударила ее по лицу. Ее голова с глухим стуком ударилась о стену. Он заложил большие пальцы за ремень и смотрел на нее с выражением мертвого отвлеченного любопытства. Она почувствовала, как теплая струйка крови потекла из левого уголка ее нижней губы.

— Я увидел, что ты становишься взрослой, — сказал он, и она подумала, что он еще что-то скажет, но на этот раз это оказалось все.

— Папа, о чем ты говоришь? — спросила она тихим дрожащим голосом.