ОНО

— Я видел, как ты куришь! — взревел он. На этот раз он ударил ее ладонью руки, достаточно сильно, чтобы она отошла какими-то пьяными шагами к кухонному столу, где и растянулась, почувствовав мучительную боль в пояснице. Солонка и перечница упали на пол. Перечница разбилась. Черные цветы появились и исчезли у нее перед глазами. Послышались какие-то звуки в глубине. Она увидела его лицо. Что-то в его лице. Он смотрел на ее грудь. Она вдруг осознала, что ее блузка не заправлена и что на ней нет бюстгальтера. Она снова перенеслась мыслью к дому на Нейболт-стрит, когда Билл дал ей свою рубашку. Она чувствовала, что ее груди просвечивали через тонкую хлопчатобумажную материю, но случайные, быстрые взгляды не беспокоили ее, они казались совершенно естественными.

И взгляд Билла казался более чем естественным — он казался глубоким и обещающим поддержку в случае опасности.

Теперь она чувствовала вину, смешанную с ужасом. Разве ее отец был так не прав? Разве у нее не было

(ты была их потаскушкой)

мыслей? Дурных мыслей? Мыслей о том, о чем он сейчас говорил?

Это не одно и то же! Никто не смотрел так, как

(ты была потаскушкой)

он смотрит на меня сейчас! Не одно и то же!

Она заправила блузку.

— Бевви?

— Папа, мы просто играем. Это все. Мы играем… мы… не делаем ничего… ничего плохого. Мы…

— Я видел, как ты куришь, — сказал он, подходя к ней. Его глаза пронзили ее грудь и узкие прямые бедра. Вдруг он заговорил нараспев, высоким голосом мальчишки-школьника, который напугал ее даже больше:

— Девочка, которая будет жевать резинку, будет курить! Девочка, которая будет курить, будет пить! Девочка, которая будет пить, все знают, что такая девочка будет делать!

— Я НИЧЕГО НЕ ДЕЛАЛА! — закричала она ему, когда его руки опустились на ее плечи. Теперь он не хватал и не бил. Его руки были ласковыми. И это-то пугало ее больше всего.

— Беверли, — сказал он с не требующей доказательств сумасшедшей логикой одержимого, — я видел тебя с парнями. Теперь ты должна сказать мне, что делает девочка с мальчиками в той мерзопакости, если не то, что делают на спине?

— Оставь меня в покое! — закричала она ему. Гнев, которого она никогда не подозревала, вырвался из глубины ее. Гнев зажег голубовато-желтое пламя в ее мозгу. Он угрожал ее мыслям. Все время отец пугал ее, все время стыдил ее, все время оскорблял ее. — Оставь ты меня в покое!

— Не говори так со своим отцом! — сказал он, вздрогнув.

— Я не делала того, о чем ты говоришь! Никогда не делала!

— Может быть. Может быть, нет. Я хочу проверить и убедиться. Я знаю как. Сними штаны.

— Нет.

Его глаза расширились, показав пожелтевшую роговую оболочку вокруг интенсивно-голубой радужной.

— Что ты сказала?

— Я сказала: нет. Его глаза застыли на ее глазах, и, возможно, он увидел там сверкающий гнев, ярчайший взрыв неповиновения. — Кто сказал тебе?

— Бевви…

— Кто сказал тебе, что мы там играем? Это был незнакомец? Это был человек, одетый в оранжевое и серебристое? На нем были перчатки? Он выглядел как клоун, даже если он и не был клоуном? Как его звали?

— Бевви, ты должна остановиться…

— Нет, ты должен остановиться, — сказала она ему. Он взмахнул рукой, но теперь не раскрыл ее, а сжал в кулак, чтобы разбить что-либо. Беверли нагнулась. Его кулак пронесся над ее головой и врезался в стену. Он взвыл и отступил от нее, поднеся кулак ко рту. Она отбежала от него быстрыми семенящими шажками.

— Ты вернешься сюда!

— Нет, — сказала она. — Ты хочешь ударить меня. Я люблю тебя, папа, но я ненавижу тебя, когда ты такой. Ты не можешь этого больше делать.

(Оно заставляет тебя делать это, но ты не поддавайся) 

— Я не знаю, о чем ты говоришь, — сказал он, — но лучше подойди сюда. Я не собираюсь еще раз просить тебя.

— Нет, — сказала она, снова заплакав.

— Не заставляй меня идти и сгребать тебя в охапку, Бевви. Ты пожалеешь, если мне придется сделать это. Иди ко мне.

— Скажи мне, кто тебе сказал, — чеканила Беверли, — и я подойду.

Он кинулся к ней с такой кошачьей быстротой, что, хотя она и подозревала такое движение, он ее почти схватил. Она нащупала ручку кухонной двери, распахнула дверь и побежала по коридору к выходу, побежала как в паническом сне, как она бежала от мисс Керш двадцать семь лет спустя. За ней с шумом ломился в дверь Эл Марш, хлопнув ею так, что она затрещала.

— ТЫ ВЕРНЕШЬСЯ СЮДА ПРЯМО СЕЙЧАС, НЕМЕДЛЕННО! — орал он, дергая дверь и преследуя дочь.

Парадная дверь была на задвижке. Она пришла домой через задний вход. Одной дрожащей рукой она возилась с задвижкой, а другая безуспешно нажимала на ручку двери. Сзади опять слышался вопль ее отца; крик