ОНО

Она поняла, что верхняя часть тела Бена сотрясается в коротких, резких движениях: он втягивал воздух в легкие и выпускал его маленькими порциями. В один тревожный момент она подумала, что он начал плакать, но затем она внимательно посмотрела ему в лицо и поняла, что он борется со смехом. Его глаза, из которых лились слезы, встретились с ее глазами, сделали безумное вращение и отошли в сторону. В слабом свете, который проникал через трещины вокруг закрытого люка и окна, она могла видеть, что его лицо побагровело от напряжения.

— Покажу им штаб, если они хотят, — сказал Белч, и тяжело уселся прямо на середину крышки люка. На этот раз крышка задрожала более тревожно, и Бев услышала тихий, но зловещий треск одной из опор. Крышка должна была поддерживать куски камуфляжного дерна, положенного на ее верх… а не еще сто шестьдесят фунтов веса Белча Хаггинса.

Если он не встанет, то свалится прямо нам на колени, — подумала Бев, и начала проникаться истерикой Бена. Она пыталась отогнать ее от себя. Краешком глаза она вдруг увидела, как она выталкивает окошко из петель, чтобы рукой дотянуться и толкнуть Белча Хаггинса в спину, пока он сидел там в подернутом дымкой полуденном свете, бормоча что-то и хихикая. Она зарылась лицом в грудь Бена, чтобы отогнать это желание.

— Шшшш, — прошипел Бен. — Ради Христа, Бев… Тррррах. На этот раз громче.

— Выдержит? — снова спросила она.

— Может быть, если он не будет пердеть, — сказал Бен, и через минуту Белч вывел руладу — громкий и насыщенный звук трубы, который, казалось, длился по меньшей мере три секунды. Ребята прижались друг к другу еще плотнее, сдерживая неистовый смех друг друга. У Беверли так сильно разболелась голова, что она подумала, что ее хватит удар.

Затем, очень отдаленно, они услышали, как Генри зовет Белча.

— Что? — завопил Белч, вставая тяжело и с шумом, от чего еще больше грязи упало на Бена и Беверли. — Что, Генри?

Генри что-то крикнул в ответ, Беверли могла разобрать только слова «берег» и «кусты».

— О'кей! — завопил Белч, и его ноги в последний раз наступили на крышку люка. Раздался финальный трескучий звук, он был намного громче, и кусочки дерева полетели на колени Бев. Она в удивлении собрала их.

— Еще пять минут, — сказал Бен тихим шепотом. — Это все, что потребовалось бы.

— Ты слышал его, когда он пукал? — спросила Беверли, начиная снова хихикать.

— Прямо как третья мировая война, — сказал Бен, тоже начиная смеяться.

Это сняло напряжение, и они дико рассмеялись, стараясь делать это шепотом.

В конце концов, не думая, что она вообще это когда-нибудь скажет (и конечно, не сказала бы, если бы не эта ситуация), Беверли произнесла:

— Спасибо тебе за стихотворение, Бен.

Бен перестал смеяться сразу же и посмотрел на нее серьезно, настороженно. Из заднего кармана он вытащил носовой платок и медленно вытер им лицо.

— Стихотворение?

— Хайку. Хайку на почтовой открытке. Ты послал ее, не помнишь?

— Нет, — сказал Бен. — Я не посылал никакого Хайку. Потому что, если бы такой парень, как я — такой толстяк, как я, — сделал бы нечто подобное, девочка бы наверняка смеялась над ним.

— Я не смеялась. Я подумала, что это прекрасно.

— Я не мог никогда писать ничего прекрасного. Может быть, Билл. Но не я.

— Билл может, — согласилась она. — Но Билл никогда не напишет ничего такого приятного, как это. Можно мне взять твой носовой платок?

Он дал ей носовой платок, и она тщательно вытерла свое лицо.

— Как ты узнала, что это я? — спросил он в конце концов.

— Не знаю, просто узнала, и все.

Горло Бена судорожно вздрагивало. Он посмотрел вниз, на свои руки.

— Я этим ничего не имел в виду. Она посмотрела на него серьезно.

— Ты лучше не думай об этом, — сказала она. — Если ты это сделаешь, это действительно испортит весь день, а я скажу тебе, что он и так катится по наклонной.

Он продолжал смотреть на свои руки и, наконец, сказал голосом, который она с трудом могла расслышать.

— Ну, я имею в виду, что я люблю тебя, Беверли, но я не хочу, чтобы это что-нибудь испортило.

— Не испортит, — сказала она и крепко обняла его. — Мне сейчас очень нужна любовь.

— Но ведь тебе больше нравится Билл.

— Может быть, да, — сказала она, — но это не имеет значения. Если бы мы были взрослыми, может быть, это имело бы значение, немного. Но я вас всех люблю по-своему. Вы мои единственные друзья. И тебя, Бен.

— Спасибо, — сказал он. Он помолчал, борясь с собой, и наконец выговорил. Он даже смог посмотреть на нее, когда он сказал это.

— Я написал это стихотворение.

Они посидели немного, не говоря ни слова. Бев чувствовала себя в безопасности. Защищенной. Образ лица ее отца и нож Генри казались менее живыми и пугающими, когда они вот так близко сидели рядом. Это чувство защищенности трудно было определить, и она и не пыталась, хотя много позже она узнала источник его силы: она была в руках мужчины, который бы умер за нее без колебания. Это было то, что она просто знала: это было в запахе, который шел из пор Бена.