ОНО

Сейчас он не дрожал, его трясло с ног до головы. Но она понимала, что это не страх, — та часть его тела, которая говорила, что сможет сделать все… Она думала о

(птицах)

его лицо, его дорогое, честное лицо, и она знала, что это не страх; это желание, глубокая страсть, и она почувствовала ощущение силы в себе опять, что-то вроде полета, как полет, будто смотришь сверху и видишь птиц на крышах, на телевизионной антенне над Вэлли, видишь улицы, как на карте; желание, да, это было что-то, это была любовь и желание, которое научило летать.

— Бен! Да! — вскрикнула она, и все, что сдерживало его, прорвалось.

Она снова почувствовала боль, и на миг ей показалось и она испугалась, что у нее все порвется и он ее раздавит. Но он приподнялся на руках, и это ощущение прошло.

Да, он большой, боль вернулась, и она была гораздо глубже, чем тогда, когда Эдди первый раз вошел в нее. Ей снова пришлось закусить губу, чтобы не закричать и думать о птицах, пока не прошло это горение. Но оно продолжалось, и ей пришлось дотронуться до его губ пальцем, и он застонал.

Жар снова вернулся, и она снова почувствовала, что ее сила передается ему, она отдавала ее с радостью и устремлялась ему навстречу. Появилось первое впечатление раскачивания, восхитительной сладости, которая заставила ее беспомощно поворачивать голову из стороны в сторону, и стон вырвался из ее сомкнутых губ. Это был полет, это, о любовь, о желание, невозможно выразить словами — принимать и давать, замкнутый круг: принимать, давать… летать.

— О, Бен! Мой дорогой, да, — шептала она, чувствуя, что след этой сладостной связи остается у нее на лице, что-то вроде вечности, восьмой размер раздавил ее.

— Я так люблю тебя, дорогой.