ОНО

Том еще раз прищелкнул свободным концом ремня и сжал его в кулаке. Это давало чувство уверенности и превосходства. Кожаный ремень спускался из его сжатого кулака, как мертвая змея. Головная боль прошла.

Она нашла то, что искала в глубине ящика: старый белый хлопчатобумажный бюстгальтер с чашечками. Мысль о том, что этот поздний Звонок мог быть от любовника, возникла у него в голове и тут же исчезла. Это было бы забавно. Женщина, собирающаяся встретиться с любовником, не берет выцветшие блузки и хлопчатобумажное белье. Она бы не могла.

— Беверли, — сказал он мягко, и она тут же, вздрогнув, с широко открытыми глазами, распущенными волосами, повернулась к нему.

Ремень поколебался… немного опустился. Он уставился на нее, опять почувствовав легкий толчок беспокойства. Да, вот так она смотрела перед большими шоу, и он понимал, что то была смесь страха и некой агрессивности, голова ее словно была наполнена светильным газом: одна искра — и взорвется. Она рассматривала эти шоу не как возможность отколоться от «Делиа Фэшнз», открыть свое дело и перестроить свою жизнь и даже судьбу. Будь это так, у нее все сложилось бы наилучшим образом. Но она была слишком талантлива, чтобы удовлетвориться этим. Она рассматривала эти шоу как своего рода суперэкзамен, на котором ее оценивают строгие учителя. В этих случаях перед ней возникало некое существо без лица. И называлось это безликое существо — власть.

И сейчас лицо ее с широко раскрытыми глазами выражало такую нервозность. И не только лицо. Вокруг нее была как бы видимая глазу аура, излучавшая высокое напряжение, и это внезапно сделало ее еще более привлекательной и более опасной, чем она казалась ему годами. Он испугался, потому что та Она, какую он сейчас видел, была существенной частью той, какая соответствовала бы его желанию, той, какую он делал.

Беверли выглядела шокированной и испуганной. Но при этом — бешенно возбужденной. Ее щеки пылали горячечным румянцем, лоб блестел, а под нижними веками обозначились белые дорожки, которые выглядели как вторая пара глаз.

И изо рта все еще торчала сигарета, теперь слегка под углом, вылитый Рузвельт, черт возьми! Сигарета! Вид ее вызывал тупую ярость, снова захлестнувшую его зеленой волной. Смутно, где-то на задворках мозга, он вспомнил, как она сказала ему однажды ночью из темноты, сказала бесцветным, равнодушным голосом: «В один прекрасный день ты просто зайдешь слишком далеко и это будет конец. Прибьешь».

Он ответил: «Ты поступай, как я тебе говорю, Бев, и этот день никогда не придет».

Теперь, прежде чем ярость вычеркнула все, ему стало интересно, придет ли в конце концов этот день?

Сигарета. Черт с ним, со звонком, упаковыванием, странным выражением ее лица. Они будут разбираться с сигаретой. Затем он будет иметь ее. А затем уж они смогут обсудить все остальное. К тому времени это, быть может, покажется важным.

— Том, — сказала она, — Том, я должна…

— Ты куришь, — сказал он. Его голос казался пришедшим издалека, как будто по очень хорошему радио. — Похоже, ты забыла, девочка. Где ты их прячешь?

— Смотри, я брошу ее, — сказала она и пошла к двери в ванную комнату. Она швырнула сигарету — даже отсюда он мог видеть отпечатки зубов на фильтре — в унитаз сортира. Фссссс. Она вышла. — Том, это был старый приятель. Один старый, старый приятель. Я должна…

— Заткнись, вот что ты должна! — закричал он. — Заткнись немедленно!

Но страх, который он хотел увидеть — страх перед ним — его не было на ее лице. Страх был, но он исходил из телефона, а не от него. Она как будто не видела ремень, не видела ЕГО, Тома, и он почувствовал легкое беспокойство. БЫЛ ли он здесь? Глупый вопрос, но БЫЛ ли он, в самом деле?

Вопрос этот был настолько ужасным и стихийным, на какое-то мгновенье он в страхе почувствовал что его «я» полностью оторвалось от корней и подобно перекати-полю перекатывается бризом. Потом он обрел себя. Он был здесь, все в порядке, он был здесь, он, Том Роган, Том — черт возьми — Роган, если эта спятившая девка не упрямится и не ударится в бегство в следующие секунд тридцать, она будет выглядеть как выброшенная из быстроидущего вагона.

— Я должен выпороть тебя, — сказал он, — очень сожалею, девочка.

Да, он и раньше видел эту смесь страха и агрессивности. Но сейчас это впервые обращалось к нему.

— Убери эту штуку, — сказала она. — Я должна ехать в О'Хара как можно быстрее.

Ты здесь. Том? А?

Он отбросил эту мысль. Полоска кожи, которая когда-то была ремнем, медленно раскачивалась перед ним, как маятник. Его глаза вспыхнули, а затем задержались на ее лице.

— Послушай меня. Том. В моем родном городе опять беда. Очень большая беда. Тогда у меня был приятель. И думаю, он мог бы стать моим другом, если бы не разница в возрасте. Ему было всего одиннадцать лет и он страшно заикался. Сейчас он новеллист. Я думаю, ты даже читал одну из его книг… «Черные пороги»?