Оно: всё впереди (СИ)

— А разве всё могло быть иначе? Признай, Пеннивайз. Ты боишься ответить за все те грехи, что совершил. Ты знаешь, чем это чревато для тебя. – Матурин ступил вперёд, продолжая свою браваду. — Да, я прилетел не для того, чтобы забрать тебя с собой. Я здесь, чтобы освободить всех, кого ты заточил в холодной космической тюрьме. Но твой эгоизм никогда не позволял тебе делать что-то для других. Все твои поступки были направлены лишь на твоё собственное благополучие. Сначала ты забрал Беверли Марш, затем стал жить у Миссис Харис, дом которой потом перешёл тебе, а после начал откровенно пользоваться всеми людьми в городе, чтобы выжить. Да. В твоём понимании я желаю тебе зла. Но позволь спросить тебя, если внутри этого холодного куска плоти, который ты зовёшь своим телом, осталась хоть капля того, что заложили в тебя эти дети. – Черепаха подошёл вплотную к клоуну, и, отодвинув заику, придержал его за руку, чтобы монстр не упал. — Что если бы... они тебя об этом попросили?

Наступила гробовая тишина. Неудачники в полной растерянности смотрели то на Пеннивайза, то на Матурина, в ожидании хоть какой-то реакции. Они толком не поняли, что именно имеет в виду Черепаха. Ведь раньше все они действительно верили, что голубоволосый хочет забрать клоуна с собой в космос. Но теперь они совсем запутались. Что же он хотел сделать? И о чём таком они могли попросить клоуна?

— Хах... – усмехнулся клоун. — Что бы я сделал?

Он оттолкнул от себя Матурина и рухнул вниз, ударяясь о бетонный пол. Дети рефлекторно подбежали к нему, уже собираясь спросить, всё ли с ним хорошо. Но клоун вдруг засмеялся. Это был самый безумный, самый громкий его смех. Он хохотал так сильно, что из глаз закапали слезы, скатываясь по щекам и падая на холодную землю. Казалось, ещё чуть-чуть и его голосовые связки просто лопнут. Черепаха лишь вздохнул, в очередной раз убеждаясь в безумии своей противоположности. А вот неудачников это напугало. Разве сейчас время для смеха? Еще минуту назад клоун был серьёзен, а сейчас заливается безумным смехом, и казалось, предсмертной агонией.

— П-почему... почему ты смеёшься? – злился Урис. — Это не смешно...