ОНО

Мотор ревел как зверь, Уилл катил в сторону фермы Рулинов, поворачивал в объезд по их дороге (если бы Уилл поехал через ферму Бутча, полоумного отца Генри Бауэрса, тот, вероятно, пальнул бы в него из обреза). Возвращался он так же, с ревущим мотором без глушителя. Завидя грузовик, Майк, бывало, кричал, прыгал от радости, а мама стояла на пороге, вытирала руки кухонным полотенцем и изображала на лице отвращение, хотя на самом деле была очень рада.

Но чаще грузовик не заводился с ходу, и Майку приходилось ждать, пока отец сходит в сарай; спустя какое-то время, бормоча что-то про себя, Уилл появлялся, держа в руках заводную ручку. Майк был почти уверен, что отец бормочет ругательства, и в эти минуты он побаивался отца. Вскоре во время одного из бесконечных посещений больницы, куда Уилла положили в бессознательном состоянии, Майк узнал, что бормотание отца объяснялось страхом: он опасался заводной ручки. Однажды он не удержал ее и она, бешено раскручиваясь, вылетела и разорвала ему край рта.

— Отойди-ка, Майк, — говорил он, бывало, вставляя ручку в гнездо внизу радиатора. И когда допотопный «форд» наконец заводился, отец всякий раз говорил, что в следующем году продаст эту рухлядь и купит «шевроле», но так и не продал. Автомобильный гибрид по-прежнему занимал свое привычное место в сарае, весь облепленный сорняками.

Когда же он был на ходу, Майк сидел в кабине рядом с отцом и вдыхал пряный запах масла и синих выхлопных газов. Свежий ветер, залетевший в оконное отверстие, где когда-то было ветровое стекло, бодрил и будоражил. «Весна пришла, — думал тогда Майк. — Мы все пробуждаемся от спячки». И в груди у него нарастал безмолвный крик ликования, от которого сотряслись бы стенки кабины. Он чувствовал любовь ко всем, особенно к отцу, а тот оборачивался к нему и кричал: «Держись, Майк! Все-таки раскрутили мы нашу малютку. Эх, прокатим сейчас с ветерком!»

И они мчались по шоссе. Задние колеса допотопного «форда» отплевывали черную грязь и серые ошметки глины, а Майк с отцом тряслись на диванном сиденье в открытой кабине и хохотали, как олигофрены. Уилл пускал грузовик по высокой полевой траве, которая затем шла на сено, и они катили в сторону южного (картофельного) поля или к западному, засеянному кукурузой и фасолью, или к восточному, где росли горох, тыквы и кабачки. Из травы, почти из-под колес, с испуганным писком выпархивали птицы. Однажды вылетела куропатка — великолепная птица цвета осенних дубовых листьев, и отрывистый звук хлопающих крыльев слышался даже сквозь стук мотора.

Эти поездки были для Майка как бы окном в природу, тогда-то он и узнавал, что на дворе весна.

Весенняя страда начиналась с уборки камней в поле. Каждый день в течение недели они убирали камни, которые могли бы повредить лезвие плуга во время вспашки. Иногда грузовик увязал в весенней грязи — и Уилл принимался что-то бормотать себе под нос. «Не иначе, он ругается», — думал Майк. Некоторые дурные слова он знал, другие — «у, блудливая», — напротив, его весьма озадачивали. Это слово встречалось в Библии. Насколько Майк понял, блудницей называли женщину родом из Вавилона. Он уже хотел было поинтересоваться у отца, но в этот момент машина увязла в грязи, и отец стал мрачнее тучи, поэтому Майк отложил свой вопрос до лучших времен. Дело кончилось тем, что в конце того года он поинтересовался у Ричи Тоузнера, кто такая блудница, и тот ответил, что отец ему объяснял так: «Блудницей называют женщину, которая вступает в сексуальные отношения с мужчинами и получает за это деньги». «А как понять — вступает в сексуальные отношения?» — недоумевал Майк, и Ричи, схватившись за голову, не говоря ни слова, ушел.

Как-то Майк поинтересовался у отца, почему всякий раз в апреле камней в поле не только не убывает, а даже прибывает, несмотря на то, что каждую весну их выбирают.

То был последний день уборочной страды. Они стояли у горы камней. С западного поля сюда, в овраг, где протекал ручей Кендускиг, вела наезженная грязная дорога, хотя язык не поворачивался назвать ее дорогой. Овраг за многие годы превратился в настоящую свалку камней, и все с поля Уилла. Уилл посмотрел сверху на залежи, образовавшиеся благодаря его одиночным стараниям, а также стараниям сына. Он знал, что где-то под этими камнями скрывались гнилушки пней, которые он выворотил еще до того, как начал обрабатывать свои поля. Он закурил сигарету и ответил сыну:

— Мне отец говорил: из всех созданий Бог больше всего любит камни, оводов, сорную траву и бедных людей. Вот почему он сотворил их так много.

— Но кажется, каждый год они возвращаются на прежнее место, эти камни, — заметил Майк.

— Похоже на то, — согласился Уилл. — Иначе как объяснить, что они опять появляются.

С другого берега Кендускига, темно-оранжевого от догорающего заката, послышался какой-то дикий крик. Затем наступила гробовая тишина, и Майк почувствовал, как руки у него покрылись гусиной кожей.

— Я люблю тебя, папа, — произнес он внезапно, и от избытка чувств на глаза его навернулись слезы.