ОНО

Голос из трубы, несомненно, принадлежал ребенку, который, вероятно, лишь недавно научился говорить. Несмотря на то, что на руках у нее появилась гусиная кожа, сознание упорно искало рациональное объяснение случившемуся. В доме было пять квартир. Марши жили в дальнем конце дома на первом этаже. Может, какой-то ребенок из другой квартиры устроил себе развлечение — кричит в трубу. А труба искажает звук…

— Кто там? — спросила она у канализационной трубы, на сей раз громко. Тут ей пришло в голову, что сейчас в ванную придет отец и подумает, что дочь рехнулась.

Ответа не последовало, но неприятный запах из трубы, похоже, усилился. Он напомнил Беверли свалку на Пустырях: вялые удушливые дымки и черную грязь, которая, казалось, так и засасывала, когда по ней ходили.

Однако странное дело: в доме ведь нет маленьких детей. Жили раньше один пятилетний мальчик, сын мистера Тремонтса, и его сестры-близнецы трех с половиной лет. Но мистер Тремонтс, работавший в обувном магазине на Трекер-авеню, потерял работу, и не далее как вчера Тремонтсы всей семьей сели в старый «бьюик» и уехали в неизвестном направлении. На третьем этаже в передней части дома живет Скиппер Болтон, но он не ребенок — ему четырнадцать лет.

— Мы все хотим с тобой познакомиться, Беверли…

Рука ее непроизвольно коснулась рта, зрачки в ужасе расширились. На мгновение, всего лишь на одно мгновение Беверли показалось, что в трубе что-то шевелится. Она вдруг почувствовала, что волосы, спадавшие по плечам тяжелыми прядями, потянулись к отверстию раковины. Беверли инстинктивно выпрямилась и убрала волосы назад.

Она огляделась по сторонам. Дверь ванной была плотно закрыта. Чуть слышно работал телевизор. Чейн Бади предупреждал какого-то негодяя, чтобы тот убрал пушку, а то ему будет плохо. Беверли была одна. Не совсем одна — был еще голос.

— Кто ты? — понизив голос, крикнула она в отверстие.

— Мэтью Клементс, — шепотом отозвался голос. — Сюда, в трубу, затащил меня клоун. Я умер, но скоро я приду за тобой, Беверли. Я приведу тебя сюда. Тебя, Бена Хэнскома, Билла Денбро и Эдди…

Беверли вцепилась пальцами в щеки. Глаза поползли на лоб. Тело покрылось холодным потом. Вновь зазвучал голос, на сей раз сдавленный, старческий, исполненный злорадства.

— Ты будешь плавать здесь со своими друзьями, Беверли. Как и мы. Передай Биллу привет от Джорджа. Джордж по нему очень скучает, но скоро они увидятся. Скажи Биллу, что в одну из ближайших ночей Джордж будет ждать его в чулане, в глазу у него будет торчать струна от пианино, скажи ему…

Голос перешел в сдавленную икоту, и вдруг в отверстии раковины возник ярко-красный пузырь. Возник — и лопнул, забрызгав пятнами крови кафель.

Сдавленный голос заговорил быстро-быстро, всякий раз изменяясь: то это был голос ребенка, то, к ужасу Беверли, девочки, с которой она когда-то была знакома, — голос Вероники Гроуган. Но Вероники уже не было в живых — ее нашли мертвой в канализационном люке.

— Я Мэтью… Я — Бэтти… Меня зовут Вероника. Мы здесь с клоуном… Клоун… Его зовут… клоун, чудовище, мумия, оборотень, человековолк. И ты, Беверли… ты тоже здесь с нами… Мы летаем, плаваем, мы изменяемся…

Из отверстия люка, журча и булькая, забила кровь, забрызгивая раковину, зеркало и обои с лягушками, сидящими на кувшинках. Беверли пронзительно закричала. Попятилась от раковины, забила кулаками в дверь, открыла ее и побежала в гостиную. Отец уже встал с дивана.

— Что за черт?! Что такое с тобой? — сдвинув брови, спросил он. В этот вечер они были дома одни. Мать Беверли работала в вечернюю смену в ресторане «Гринз Фарм».

— Там, в ванной! — истерически закричала Бев. — Там, в ванной, папа… Там…

— Кто-то тебе померещился, Беверли? Померещился, да? — Резким движением он крепко схватил ее руку и стиснул. На лице у него было участливо-встревоженное выражение, но во взгляде было что-то хищное. Такая участливость скорее пугала, чем успокаивала.

— Нет. Там, в раковине… — И не успела она договорить, как в истерике разрыдалась. Сердце колотилось так сильно, что ей казалось, она вот-вот задохнется.

Эл Марш оттолкнул дочь в сторону и двинулся в ванную «Ну что еще выдумала?» — было написано у него на лице. Он пробыл в ванной так долго, что Беверли испугалась.

— Беверли! Иди сюда! — наконец проревел он.

О том, чтобы не пойти, не могло быть и речи. Если бы они вдвоем стояли на краю высокого утеса и отец велел ей прыгнуть в пропасть, инстинкт повиновения почти наверняка принудил бы ее прыгнуть прежде, чем вмешался рассудок.