Оноре де Бальзак. Его жизнь и литературная деятельность

«Это был человек невысокого роста с неизящной фигурой, казавшейся еще более неизящной от дурно сшитого платья; руки его были великолепны; на голове была надета какая-то дрянная шляпенка, но, когда он ее снял, все остальное исчезло, я смотрела только на его голову. Кто не видал этого лба и этих глаз, тот не может понять, что это был за лоб и за глаза: большой лоб, на котором лежал как бы отблеск света, и карие глаза, отливавшие золотом, – глаза, выражавшие все так же ясно, как слова. У него был толстый четырехугольный нос, огромный рот, который вечно смеялся, показывая гадкие зубы, густые усы и длинные волосы, откинутые назад. Когда он к нам приехал, он был довольно худощав и показался нам истощенным. Он с жадностью набросился на пищу, бедный юноша! Во всей его фигуре, в его жестах, в его манере говорить, держать себя проглядывало столько доверчивости, столько добродушия, наивности и откровенности, что невозможно было не полюбить его. Всего замечательнее в нем была его постоянная веселость, такая искренняя и шутливая, что она становилась заразительной. Несмотря на перенесенные им несчастья, он не пробыл с нами и четверти часа, мы еще не успели показать ему его комнату, а он уже до слез насмешил нас, генерала и меня».

Для исполнения своей цели Бальзаку трудно было найти лучшее место, нежели замок Поммерелей. Он находился в самом центре шуанства, многие близкие знакомые и члены семьи Поммерелей принимали участие в Вандейском восстании, среди местных крестьян еще жили старики, бывшие герои партизанских войн. И Бальзак с жадностью прислушивался ко всем рассказам, касавшимся того времени, знакомился с крестьянами, учился их говору, наблюдал все особенности их жизни, узнавал у них местные названия разных вещей. Часто уходил он то один, то с генералом на целые дни из дома, чтобы подробнее изучить все окрестности; пейзаж, открывавшийся из окна его комнаты в замке, с большой точностью перенесен им на страницы романа. Проведя несколько дней в изучении природы, в наблюдении местных нравов и обычаев, Бальзак принялся за писанье. С раннего утра засаживался он за свой рабочий стол и отходил от него только в часы завтрака и обеда. Впрочем, вечера он проводил со своими хозяевами. По приезде он объявил им, что будет платить за свое содержание, но не деньгами, так как денег у него нет, – а историями. И вот каждый вечер, когда вся семья была в сборе, он занимал ее каким-нибудь более или менее драматическим рассказом. Часто он начинал в таком роде: «Генерал, вы, наверное, знали в Лилле семью X., не тех X., что из Рубэ, а тех, что сродни Z. из Бетюна. У них в доме произошла замечательная драма...», – и он рассказывал так живо, увлекательно, с такими правдивыми подробностями, что присутствующие заслушивались и готовы были поверить в истинность происшествия.

– Да правда ли это, Бальзак? – спрашивал у него генерал по окончании рассказа.

Бальзак смотрел на него плутовскими глазами.

– Ни слова правды! – восклицал он со своим обычным громовым хохотом, от которого дрожали стекла. – Все это – чистая бальзаковщина! А что, генерал, ведь хорошо будет написать такую штуку? Правда, хорошо?.. Все эти люди, – говорил он о героях своих рассказов, – живут, любят, страдают, волнуются у меня в голове, но, если Бог продлит мой век, все они будут приведены в порядок, расставлены по местам в моих книгах, в тех чудесных книгах, которые я напишу, вы увидите.

Действительно, когда несколько лет спустя появились в печати его «Sc`enes de la vie priv'ee» («Сцены из частной жизни»), в Фужере узнали многие эпизоды, слышанные раньше от автора.

После двух месяцев спокойной жизни под гостеприимным кровом друзей Бальзак вернулся в Париж к своей одинокой трудовой жизни, полной лишений и мелких неприятностей. Насколько тяжела была эта жизнь, видно из того, что он часто мечтал, как было бы хорошо, если бы кредиторы засадили его в долговую тюрьму, и не раз, проходя по мосту через Сену, чувствовал сильнейшее желание броситься в воду, чтобы покончить свое жалкое существование.