Оноре де Бальзак

Бальзак с невероятным подъемом писал историю старой девы, мадемуазель Розы Кормон, богатой жительницы Алансона, которая в свои сорок два года страдает от затянувшейся девственности, мечтает о детях, беспокойно ворочается по ночам в постели, грустно смотрит в зеркало на свое некрасивое лицо, крупное тело и роскошную грудь. Ее состояние привлекает нескольких претендентов: это шевалье де Валуа, распутный богатый вельможа, и некто дю Букье, бывший армейский интендант, с широкими плечами, импозантный, несмотря на паричок. Мадемуазель Кормон уверена, что этот обеспечит ей потомство, о котором она так мечтает. Но, выйдя за него, обнаруживает, что он импотент. А ведь ею был отвергнут еще один претендент, молодой человек двадцати трех лет, который искренне ее любил, несмотря на то что Роза годилась ему в матери, и находил красоту в ее тучной фигуре. Здесь снова возникает мотив увлечения юного Бальзака зрелой, все понимающей Дилектой. Разочарованный юноша лишает себя жизни, мадемуазель Кормон, став мадам дю Букье, так и остается старой девой и довольствуется тем, что влачит рядом с довольным супругом серую, ничтожную, «животную» жизнь.

«Старая дева» была написана экспромтом, параллельно с другими рассказами и статьями, набросками будущих произведений. Эмиль де Жирарден, который все время опасался каких-то сбоев, не давал Бальзаку покоя. Оноре делился с Ганской: «Я как тот старый австрийский полковник, который говорил Марии-Антуанетте о своих серой и черной лошадях, сижу то на одной, то на другой, шесть часов на „Руджиери“, шесть часов на „Проклятом дитяти“, шесть часов – на „Старой деве“. Время от времени встаю, созерцаю океан домов, простирающихся от Эколь милитер до Королевской заставы, от Пантеона до площади Звезды, и, понюхав свежий воздух, возвращаюсь к работе». Сам он был чрезвычайно доволен «Старой девой», но ее резкость, горечь, ирония оттолкнули некоторых читателей «La Presse». Подписчики взывали к руководству, протестуя против слишком откровенных подробностей. Лора Сюрвиль была смущена смелостью брата, Ганская хранила мудрую сдержанность, вне всяких сомнений, в отличие от госпожи де Берни у нее не было критического чутья. Журналисты, как обычно, насмехались над философскими претензиями автора, его политическими взглядами и длиннющими описаниями. Так как Оноре планировал передать в «La Presse» еще два «женских этюда», семнадцатого ноября руководство обратилось к нему со следующим заявлением: «Нам предъявляют столько претензий в связи с выбранным вами сюжетом и некоторыми описаниями, что руководство „La Presse“ просит автора „Старой девы“ изменить фабулу предложенного им для „La Presse“ рассказа (речь шла о выкупе проститутки, внушившей любовь) на более приемлемую, которая будет уравновешивать сюжет предыдущего рассказа».

Писатель пообещал разбавить вино водой. Он готов на любые соглашения, по крайней мере на словах, чтобы одолеть финансовые затруднения. Оноре снова переселился с улицы Кассини на улицу Батай, обустроил в мансарде рабочий кабинет на свой лад. Еще одно убежище, «белое и кокетливое, как шестнадцатилетняя гризетка», украшало черное с красным бюро и полукруглый диван с двенадцатью белыми подушками. Он рассчитывал, что это ложе, достойное богов Олимпа, дождется визита «дамы высокого полета», в чем признался писателю Антуану Фонтанэ, встретившему его в мастерской художника Луи Буланже, которому тот позировал для портрета – в любимой белой рясе, не скрывавшей выступающего живота, руки скрещены на груди. Фонтанэ отметил в дневнике: «Он и слышать не желает о другом наряде, с тех пор как побывал у монахов картезианского ордена. – Он редко стирает платье. – Он никогда не пачкает его чернилами. – Он работает очень чисто».

«Дама высокого полета», для которой был заказан диван с двенадцатью подушками, не замедлила на нем воцариться. Ею оказалась Сара Гидобони-Висконти. Она не устояла перед напором хозяина и стала приходить часто. Лишь бы Ганская ничего об этом не узнала! Ее чудовищная тетка Розалия была начеку, подстерегала каждый его неосторожный шаг. Чтобы заранее защитить себя, Оноре заказывает за счет господина Ганского копию своего портрета работы Буланже, на котором представлен писателем-монахом: он уверен, что, имея перед глазами этот образ, Ева не сможет заподозрить его в изменах. «Я подавлен, но не сломлен, – пишет ей Бальзак, посылая картину. – Буланже удалось ухватить, и меня это особенно радует, настойчивость и твердость, которые присущи были и Колиньи, и Петру Великому и которые составляют основу моего характера – я неустрашимо верю в будущее». И, наконец, надо же как-то противостоять обрушившемуся на него горю, долгам, бесконечным напоминаниям Жирардена о необходимости сдать в срок работу, – Бальзак покупает себе за шестьсот франков трость, которая ему совершенно не нужна.