Онтологически человек

— Тогда... тогда был момент, когда я хотел умереть, потому что слишком хотел жить. Жажда, которую нельзя утолить ничем, потому что, чем ее можно утолить, ты не вместишь. А всего остального слишком мало. Я... я не знаю, почему оно устроено так жестоко. Может быть, это просто что-то вроде наследственного заболевания. Люди, духи. Наследство падших народов по обеим линиям. Может быть, это просто Искажение. Может быть, это дурной порядок. Может быть, Восставшие были правы. — Он подался вперед. — Но знаешь что? То, что я видел... мне этого достаточно. Достаточно, чтобы быть благодарным. Чтобы верить, что мир достоин существовать. Нимье, ты понимаешь?

У Нимуэ сделалось какое-то странное выражение.

— Ты никогда не останавливаешься, да? — спросила она.

— Да. Нет. Наверное, я просто не умею.

Нимуэ замерла, закусив губу и будто прислушиваясь к чему-то, а потом легко вскочила, схватила Мирддина за руку и потянула к воде.

— Моя очередь показывать!

Они вошли едва по щиколотку — и вдруг сверху рухнула огромная масса воды, будто кто-то открыл невидимую плотину. Мирддин рванулся вверх сквозь синюю толщу, конца-края ее не было видно, он почувствовал, как Нимуэ приникает к нему, вдыхая воздух в легкие — и они вынырнули на поверхность.

Это было небольшое озеро посреди скалистых выгоревших холмов. Воздух был жаркий и неподвижный, над холмами вдали поднималось марево. Небо было безоблачное, выгоревшее почти до белого.

— Ничего себе, — выдохнул Мирддин.

— Я не могу теперь отходить далеко от воды. Но могу ходить везде, где есть вода. Подумала, что смогу тебя тоже провести, — пояснила Нимуэ. — Ты как?

Он подумал, поднырнул, повторил ее жест с передачей воздуха и вынырнул на поверхность.

— В порядке.

К озеру склонялись ветви, склоны холмов вокруг него были интенсивно зелеными очевидно, воды в округе было немного.

Цепь холмов изгибалась, сворачиваясь вдали. Скалы выступали из земли, как гигантские позвонки.

Вокруг стояло плотное, гулкое молчание — связанное не с отсутствием звуков — вокруг плескалась вода, шуршали листья, позванивали цикады — а с чувством отрезанности от всего. Он вспомнил полет на челноке — внезапно накрывшее его тогда острое ощущение, что больше никого нет, тишины и пустоты космоса, отрезавшей пассажиров челнока от остального мира.

Они вышли на берег.

Нимуэ принялась отжимать волосы. Ее простое платье не изменилось, только ткань промокла и стала прозрачной.

Мирддин оглядел себя. Комм превратился в литой браслет со впаянной пластиной янтаря, одежда — в какие-то невнятные штаны и рубаху, ботинки — в ременные сандалии. В сандалиях хлюпало.

— Стабильный локус, — сказал Мирддин. -Древний.

Нимуэ кивнула.

— Это Кром.

Ветви деревьев, склоненных к воде, затрепетали, оттуда вылетела стайка существ величиной с ладонь. То ли ящерки, то ли человечки с прозрачными стрекозиными крыльями. Существа носились друг за другом, выписывая в воздухе петли и споря о чем-то тонкими птичьим голосами.

— Кто это? — спросил Мирддин.

— Мысли Крома. Воспоминания Крома. Такими Кром помнит вестников. И восставших. И дану.

— Такими... суетливыми? — Мирддин прищурился, всматриваясь повнимательней. Будто уловив его взгляд, стайка замерла в воздухе. Движение перестало быть хаотичным, один за другим летуны оборачивались и застывали в воздухе, трепеща слюдяными крыльями. Чирикающие глаза перестали спорить, постепенно галдеж их превратился в слаженный хор:

— Кром! Кром! Кром! Кром! Кром!

Мирддин охватил взглядом ажурную конструкцию из воздушных акробатов, соединенных незримыми линиями — и увидел очертания глаза. Тяжелое драконье веко в обрамлении чешуи, надбровная дуга. Веко медленно поднялось, открывая вертикальный зрачок, огромный глаз шевельнулся в призрачной глазнице, на миг остановился на незваном госте — и опять закрылся. Летуны брызнули в разные стороны, опять скрываясь в ветвях.

Мирддин поежился от ощущения древней силы, древней и равнодушной — будто под тонким днищем прогулочной лодки прошел безразличный левиафан.

— Кром спит, — сказала Нимуэ. — Нам его не разбудить. Говорят, он проснется только к концу света.

Мирддин попытался прикинуть эпоху:

— Он уснул еще до создания Авалона?

— Еще до падения Атлантиды, — Нимуэ кивнула и вытянулась на траве, запрокинув голову в выцветшее небо. — Люблю это место. Тут ничего не важно.

Мирддин сел рядом.

— Разве это хорошо?

— Тут нет «хорошо» и «плохо». Только выбор Крома. Только покой.

Холмы уходили вдаль, однообразные и безлюдные. Где-то вдалеке блестело между ними озеро — как разлитая ртуть. Воздух был неподвижен.

Кем надо быть, чтобы предпочесть проспать до самого Суда? Чтобы считать всю историю людей и дану бессмысленной суетой?

Он вдруг испугался, что если пробудет тут слишком долго, то окажется впаян в эту недвижную, спокойную тишину, как муравей в янтарь. Заснет на жесткой, прогретой белым солнцем траве, и не проснется никогда, никогда, никогда.

— Пойдем отсюда, — сказал Мирддин. — Пожалуйста.

Нимуэ села на траве и внимательно вгляделась ему в лицо. Встала, провела руками по волосам.

— Да. Да, конечно.