Онтология нового мира

Сегодняшняя идеология, шикарно анализируемая югославским философом Жижеком, накладывает табу на основательную критику ибо убеждает в безальтернативности сложившейся системы (КНДР с Кубой, из-за страха номенклатуры быть ею смытой отгородившиеся плотиною, всемерно демонизируются а с ними и государства, ступившие на ретроградную дорогу к примеру, исламского фундаментализма): на суженное место выброшенных за борт обсужденья старомодных реконструкторов подложена леволиберальная свинья смутьянов понарошку (противниками для той вызвались симметрично никчёмные альтрайты) – тусовочки ратующие за присвоение привилегий откровенно фальшиво размеченным и пестуемым идентичностям, предпочитающие меньшинства борьбе большинства. Но в их речах есть доля истины: мир взаправду сделался похожим на безумное скопленье субкультур. Однако нужно не потакать фрагментации к вящему удобству консолидированной власти, а созидать классовые, по сути человеческие скрепы объединения современного пролетариата, да трясти карман капиталистов любыми средствами, хоть рецептами СДТ или вооружёнными восстаниями. Благо, неолиберализм сам себя пожирает (поколения x, y, z – каждое валово беднее прежнего), зажигая сердца людей негодованием, от мелкобуржуазного бунта как у Химейера до движения жёлтых жилетов. Даже на его вотчине, в Чили, пережившей хунту Пиночета, бушуют левые протесты. Занимается алый рассвет… нам, богатырям, преемникам марксизма, коммунистам-обновленцам, необольшевикам необходимо не только пережёвывать былое, но узреть из пробивающихся утренних лучей верные выводы чтобы знать, куда вести до триумфа и наконец идти. Вот, я прямо сейчас вношу свою мизерную лепту пока сочиняю пролог к предстоящим серьёзнейшим трудам – этот манифест – сжатый опыт дедуктивного гуманистического исследованьица, беглого, рисованного широкими мазками обобщенья вменяемой социальной теории. Слагаю, созерцая раскинувшуюся по 4 стороны от меня родную страну – Украину.

Её история закрутилась буйным вихрем гопака бравых, охочих до всякого кипиша кроме голодовки русинских хлопцев, тикавших от ляшских бесчинств в Дикое поле за весёлою, опасной, главное привольной жизнью. Иногда они возвращались назад, не каяться а саблями да самопалами спасать братьев, что обычно не удавалось – и лыцари понуро отступали на Сечь ни с чем. Но однажды гетманские клейноды вручили склонному заключать неожиданные союзы хитрецу Богдану Хмельницкому, который взбудоражил накипевший гнев населения, изгнавший шляхту со своей земли положив там быть причудливому казацкому укладу. Бузина отмечал у него специфическую феодалистичность, нарочитое уваженье к древним регалиям. Также нельзя не обнаружить некую прагматику, буржуазность интенций всеобщего «гражданского» равенства. Правда, последним суждено сойти на нет – погрязшее в сопровождающейся интервенциями соседних держав Руине войско расслоилось: голота откинута от бразд власти, старшина захапала их себе, полагаясь на сердюков-наймитов. Мазепа вернул панщину, заведомо накрывшую шведскую авантюру медным тазом из-за понятной нелояльности простолюдья. Потом знать без проблем слилась с имперским дворянством а крестьяне закрепощены. Эпоха минула. Отныне оставалось лишь рефлексировать её, как Котляревский, написавший фанфик по классической «Энеиде» начав здешнюю литературу. В XIX-м веке она заложила собственные устои, обзавелась многими талантливыми творцами: «святой троицей» (Шевченко, Франко, Украинка) и другими, подготавливая претензии на восхожденье из тюрьмы народов, не перебившие классовый конфликт.