Онтология нового мира

От самого возникновенья капиталистической системы да по сегодня её имманентная, очень широкая но крайне ёмкая характеристика лежит на поверхности – товарность. Если раньше, при натуральных способах хозяйствования производитель создавал продукты непосредственно ради собственной пользы (уже после панские наместники изымали излишки), то теперь благодаря углубившемуся разделению деятельности, ему хоть изо всех сил напрягись нельзя единолично обеспечиться надобным, потому он начинает равняться к желаньям других и выносит результат работы на торги. Там организовуется обмен множеством разнообразнейших предметов, казалось бы не имеющих общего, значит никак невозможных для сопоставления. Однако ж нет, существует роднящая черта: всякий из них без исключенья является овеществлённым, застывшим трудом. Учёту его рыночной стоимости важны не конкретные потуги направленные на изготовление, а лишь абстрактное количество затраченного в операциях времени по нормальному техническому уровню эффективности. Оно есть основа складываемых пропорций, да чем интенсивней растут потребности, крепче вяжет прозрачная базарная леска, тем нужнее становится нечто с особым свойством: служить универсальным эквивалентом; на пьедестал поверженного бога восходит истукан – золотой телец, обклеенный цветной бумагою – деньги. И чары того отнюдь не так необоримы: это именно то от чего в ситуации кораблекрушенья на мели около необитаемого острова сразу отрекается Робинзон Крузо. Но шумный социум корысти стремится возвести ту хрустящую власть до тотально непоколебимой.

Буржуазное экономическое устройство на пути собственного прогресса тяготеет охватывать что б то ни было всемерно через призму товарности, вырываясь из-под контроля его же воздвигших людей. Оно запускает им чудовищную рулетку: на рыночном капище за холодные сокровища те жертвуют своей самостью. То есть человек пытаясь сбагриться повыгодней, гасит внутренние мотивации к творчеству а вниманье почти целиком переключает на актуальный коммерческий курс – сообразно нему выбирает занятия. И чем ретивей усердствует, рачительнее приумножает народное богатство, тем пуще изнуряет личные силы, обедняется. Работа регулярно составляет от трети до половины суточного расписания кроме редких выходных, но ощущается для индивида неким врагом, отвратительным внешним злом кое высасывает в никуда драгоценные часы – каждый из нас беспонтовый пирожок, охраняющий сумку. Только по окончании добровольной, однако совершенно от того ещё не лёгкой деятельности, персона чувствует себя вполне принадлежащей себе – ради прожиганья этих-то относительно коротких минут отдыха жизнь тратится на добычу денег… могут при таком раскладе вещей сберечься здоровые вкусы к досугу? Разумеется нет. За отчуждением важнейшей потребности – труда, по-разному отрешаются иные стороны изувеченного смертного. А какова будет его доля коли он не пойдёт на поводу у чистогана, отринет участь мелкой сошки системы, откажется кровью подписывать роковую сделку с Мефистофелем? Да всё просто и резко: выпавший за борт обращенья не получит самых безотложно нужных предметов, отчего скоро с голодухи снова вернётся сутулиться над подневольными заданиями. Вот сердце капиталистического угнетения, подлинная реализация напророченной liberte в коварном обществе купли-продажи.