Оп Олооп

В какой-то момент физическая усталость и невропатическое возбуждение доконали его. Образы в его мозгу накладывались друг на друга в немыслимой круговерти. Лампы и утварь застучали в ушах. Магниевые вспышки, клоунские ужимки, взрывы хохота. Он отключился от реальности, погрузившись в подлинный хаос сенсорного безумия.

Мадам Блондель не растерялась. Ее не волновала тайная логика Опа Олоопа. Для нее она всегда была чем-то непонятным. Поэтому бандерша отправила помощницу поймать такси.

А сама тем временем позвала Кустаа:

— Ты была права. Он свихнулся. Отвлеки его. Только у тебя получится. А потом посадим его в машину, и дело в шляпе.

Душа человека подобна темной комнате. За годы своего становления человек мало-помалу освещает ее. Учится в совершенстве ориентироваться внутри себя. Но это совершенство иллюзорно. Оно ослепляет человека! Одной ясности кажется уже недостаточно. Обостренный индивидуализм требует, чтобы свет с каждым разом был все более ослепительным. Чтобы он пронзал стены плоти. И в этом стремлении человек отделяется от всего и в погоне за внешним лоском вредит себе и становится слабее. И вот тут наступает трагедия. Прозрачность сменяется мутью ужаса. Стены трещат под ветрами страстей. И душа темнеет и снова становится тем, чем была, — темной комнатой.

Кустаа бросилась к Опу Олоопу. Стала взывать к его душе. Он почувствовал смятение и сомнение. И услышал слабый голос, вопрошавший во тьме:

— Кто это, ангел или демон?

Статистик вернулся в себя. Их с Кустаа глаза сблизились, пелена галлюцинаций спала. Узнав девушку, он поцеловал ее. Его поцелуй все еще отдавал оскорблениями. Она поцеловала его. Ее поцелуй все еще отдавал молитвой…

Когда Рамона вернулась и сказала, что такси ожидает, Оп Олооп выглядел спокойным. Furor brevis.[80] Гнев прошел, и привычная выдержка заиграла еще ярче. Кровь снова спокойно потекла по тонким каналам головного мозга. Его идиосинкразия, изменившаяся в момент инцидента, вернулась в норму. Эмоции еще давали знать о себе легкой дрожью, но то было лишь слабое эхо уже отзвучавшей ноты. Олооп почти забыл о случившемся. Амнезия в таких случаях — манна небесная. Посредством забвения, следующего за некоторыми психоневрозами, провидение оберегает человека от несчастья.

Осторожными намеками хозяйка дала понять, что ему пора уходить.

4.40

— Кустаа, уже без двадцати пять. Ты переработала сегодня ночью. Пойдем. Уже поздно. Мне нужно приготовить тебе лекарство. Попрощайся с сеньором.

Статистик жалобно обвел взглядом женщин, сформулировав таким образом вопрос, который не мог выразить словами. Речь еще не вернулась к нему. После того, как он вышел из берегов, пружины его интеллекта не восстановили своей гибкости. Его мысль уже заработала, но ее шестерни должны были преодолевать трение разума и перемолотых нервов.

Кустаа поняла, что он смирился с поражением, и ее еще больше потянуло к нему. Девушка знала, что под потухшим взглядом ее соотечественника горит живой огонь истины, непритворных эмоций и до невозможности чистой доброты. Он хотел подойти к ней. Но тоска не позволила ему этого сделать. Глухая тоска обреченного на заклание животного. И он опустил голову на грудь, не издав ни вздоха, жертвенно подставив затылок для последнего поцелуя.

Оп Олооп не просто склонил голову. Он, скорее, уронил ее, подобно тому как падает глава умирающего Христа на бесчисленных образах. У него не осталось сил. Прикосновение кожи и волос девушки не вызвало в нем никакого подъема. Напротив, заставило испустить неслышный стон. Когда Кустаа уже готова была отстраниться, статистик нежно обнял ее за талию. Ему не хватало духа, чтобы удержать ее и увести. Он пытался убедить ее в своих искупительных намерениях. Но как убедить, если не можешь победить? Позор неудачи искал убежища в ее волосах. Наступила трогательная пауза, за которой пришло жгучее желание поговорить. Но ему нечего было сказать. Он произвел стремительную ревизию своего сердца. В нем оставалось много нерастраченной нежности. Что за необъяснимая радость! Сконцентрировав ее на губах, он влил ее всю без остатка в ухо девушке, так заботливо, что, отстранившись друг от друга, они оба плакали.

Мадам Блондель отослала Кустаа в ее комнату. Но девушка тут же вернулась, неся жилетку Опа Олоопа. Хозяйка вырвала ее из рук Кустаа и прошипела:

— Уходи, быстро.

Когда бандерша попыталась отдать жилетку Опу Олоопу, лицо последнего перекосила гримаса. Скрипнули зубы, выпуская наружу глухое ворчание. Хозяйку поражал этот переход от вежливости к ярости. Она продолжила настаивать, развернув жилетку.

Взмах руки — и жилетка полетела на пол.

— Уберите отсюда эту мерзость!.. Снова этот испанец с его игральными картами?.. Вот же упорный черт!.. Где он?.. Дайте мне только схватить его, и он никогда больше не застегнет жилетки!..