Оп Олооп

— Так, значит, мадам, работа оставляет время на отдых? Чем, по-вашему, объясняется падение доходов от бизнеса?

— Дурным воспитанием. Раньше в этом городе жили скромные и честные женщины. Благодаря этому, за счет «сложных программ», спрос был выше. Сегодня дамы так же испорченны, как и в любом другом цивилизованном городе. У каждой из них есть своя «программа»! Нам следует бороться с дурным воспитанием. Вы, монсеньор Гастон, при вашем влиянии могли бы что-то сделать…

Добродушная улыбка скользнула по губам сутенера.

— Ваша правда… Эта страна сильно шагнула вперед с тех времен, как я создал буэнос-айресский коридор. «Nella raffinatezza dell vizio c’e la civiltá d’un popolo»…[81] Да… Прогресс… Цивилизация…

— …Вредят нам. Помните столетие независимости? Какое было время! Как было славно…

— Да. Было славно проверять добродетель здешних горожанок!..

— Мы ждем вас, Мариетти, — поторопил его Ван Саал напряженным голосом.

— Иду. Мадам Блондель, я всегда к вашим услугам. И, церемонно распрощавшись, присоединился к своим друзьям.

Он ни в коем случае не собирался никого задерживать. Его тронули безусловная верность и упорство, с которыми Пит Ван Саал искал Опа Олоопа. И, отдавая ему должное, помогал, как мог.

Они сели в машину, на которой приехали в бордель.

— На Авенида-Альвеар, — велел Робин.

Есть люди, созданные специально для дружбы, люди, которые избегают удовлетворения инстинктивных потребностей, чтобы предаться истинной дружбе разумов. Ван Саал был тому примером. С того момента, когда статистик незамеченным покинул дом консула, беспокойство не оставляло Пита, заставляя предполагать самое страшное. Верный своему сердцу, ведомый рассудком, он бросился на поиски, чтобы оградить друга от бед и опасностей. И с того самого момента не знал покоя. Он четырежды пересек город из конца в конец, чтобы опросить всех знакомых Опа Олоопа, постоянно названивал ему домой и в полицию, прошел с полицейским, расследовавшим дорожную аварию, все места, где Оп Олооп имел обыкновение бывать, но безрезультатно. Нигде он не встретил ничего обнадеживающего. Чем большая растерянность его охватывала, тем больше крепло его желание быть полезным. Он знал, что это его долг в чрезвычайной ситуации, и, не колеблясь, искоренял любые сомнения, продолжая поиски друга. Уже в ночи, возвращаясь из Тигре, куда он ездил убедиться, что Оп Олооп не отправился в одиночку на яхту консула, ему пришло в голову обойти забегаловки, облюбованные выходцами из северных стран. И снова ничего. Ван Саал вернулся в дом друга. Прождал там до трех утра. Уже к тому моменту ему было очевидно, что приключилось что-то ужасное. Статистик был воплощением точности… В поисках утешения для человека, проигравшего войну, Пит снова отправился по злачным местам. И вот в одном из скандинавских баров Рековы глаза его округлились от удивления, когда он увидел, как туда, покачиваясь, заходят Ивар Киттилаа и Эрик Хоэнсун. Он набросился на них с вопросами.

— Мы идем из grill в «Plaza Hotel», с ужина, устроенного Опом Олоопом.

Его слух отказывался воспринимать информацию. Он не мог в это поверить.

— Это невозможно. Я же звонил туда. Я звонил туда!

— Да, я знаю. Но он велел maître ответить, что «он только что вышел». Я хорошо это помню.

— Поступить так со мной! Со мной!..

— Ему было очень больно так поступать. Видели бы вы его! С Опом Олоопом что-то сильно не так. Все указывает на это!..

Негодование Ван Саала несколько смягчилось. Земляки сели рядом с ним, чтобы лучше объяснить ситуацию. Прогулка разбудила в них демонов алкоголя. Поэтому объяснение вышло омерзительно подробным, как это часто бывает у некоторых категорий пьяных людей. Так Пит узнал о причудах, выходках и странных теориях статистика. Еще более помрачнев, он стал настаивать, чтобы они отправились с ним на поиски. Но те категорически отказались. Ничтожные отговорки, приведенные парочкой, наполнили его яростью. Далее терпеть их было невозможно. Пит уже получил необходимую информацию. И вышел.

Машина быстро катила вперед.

Затянувшееся молчание между Питом, Робином и Гастоном на значительном участке пути было, по сути, суммой трех концентрированных монологов. Ван Саал, расстроенный больше всех, обсуждал сам с собой воспоминания последних часов:

— С сегодняшнего дня Эрика и Ивара для меня не существует. Я и подумать не мог, что они настолько ненадежны. Дружба — это самое благородное, что есть в жизни. Она превыше любви, потому что уходит корнями глубже и цветет прекраснее.

— И превозмогает смерть, поскольку рождается не из материального по велению инстинкта, но из души по тонкому призванию. Смерть лишь увековечивает ее в бессмертии.

— Точно, Гастон. Скотство Эрика и Ивара переполняет меня отвращением.

— Не говорите об этих субъектах. Не знаю, что за дерьмо у них в головах! Позволить себе бесстыдство вываливать на нас свои домыслы за ужином.

— И после него тоже. Особенно в отношении вас, Гастон. Они винят вас в моральном и идеологическом падении Опа Олоопа.