Оп Олооп

На всем протяжении пути от резиденции мадам Блондель до улицы Ларреа, 700, поездка скрючившегося на заднем сиденье стастистика представляла собой сплошной маразм. Каждое движение и поворот автомобиля были пыткой для его организма, он перекатывался, как аморфная, растекшаяся масса. Ему не хватало сознательного напряжения, поддерживающего в материи упорядоченность. Недоставало человечности, иерархически выстраивающей достоинство человеческого существа в этой жизни.

На подъезде к его старому дому шофер, думая, что клиент спит, крикнул:

— Мы уже на месте, сеньор!

Оп Олооп не спал. Увидев, что пассажир смотрит на него, но нетвердо, и его голова работает, но чрезвычайно медленно, водитель подумал, что перед ним наркоман, и потормошил его.

— Приехали, улица Ларреа, семьсот.

О сила чисел! Чисто механически он ответил:

— Улица Ларреа, семьсот двадцать один… Я уже не живу здесь… Отвезите меня в Бельграно, на перекресток улиц Кабильдо и Хосе Эрнандеса… Чего вы ждете?.. Мне еще нужно заполнить карточку за номером тысяча… Что вы на меня так смотрите?.. У меня был приступ… Сенсорный приступ… Вам есть до этого какое-то дело?.. Давайте, быстрее… Быстрее, я сказал!

Когда они подъехали, двери заведения его подруги-«маникюрщицы» уже были закрыты.

Рассерженно Оп Олооп приказал:

— Домой. Авенида-Альвеар. Я же говорил — быстрее!

Он никогда никого не ругал, но сегодня ему было приятно вынести кому-то несправедливый выговор.

Ворча, Оп Олооп снова распластался на сиденье такси.

Его череп превратился в сумрачное звездное небо над черной тучей. Лишь изредка с самого дна интеллекта пробивался желчный луч, освещая воронки смерчей. Черные вихри раскручивали в пустоте палую листву поступков и пыль страстей. Воронки бреда сыпали искрами. Стоял гул. И горький вой не давал дышать его душе, давил на сердце и сводил с ума пульс. Вой, рожденный из хаоса под дирижерские взмахи инфернальных существ, чтобы рвать пучки нервов и бить вдребезги зеркала чувств.

Оп Олооп уронил голову на грудь. Его пробил горячий и холодный пот. Он попытался изменить свой образ мыслей и чувств. Все напрасно. Воля превратилась в груду обломков. Рухнули в пыль благородные устремления и гордый самоконтроль. Осознание собственной никчемности жалко тащилось средь руин. Сонм демонов трусости и неудачи шатался средь павших столпов достоинств, основания которых еще несли атрибуты высокочестия и доброго имени. И на агоре древностей, которую когда-то посещали гении, нерешительность, неуверенность, малодушие и невежество строили планы окончательного развала всего и вся. Оп Олооп попытался изменить свой образ мыслей и чувств… Но не смог. Огромный филин, хозяин этих мест, скрыл от него горизонт своими крыльями.

Машина уже ехала по Авенида-Альвеар. Оп Олооп открыл окно. Речной ветер пронзил его тысячью целебных игл. Тысячью бодрящих инъекций. Снял меланхолический спазм. И слабый желчный свет превратился в яростный союз ветра и пламени, с ревом набирающий силу и власть, и водоворотом, идущим изнутри наружу, пролился из глаз. Четыре увядших лепестка. Свобода. Труд. Культура. Любовь. Четыре лепестка цветка, который больше никогда не раскроется в нем. Оп Олооп вздохнул. И лепестки облетели.

Оп Олооп опустел. Познал пустоту жизни во всей ее полноте. Утратил все хорошее и плохое, прошлое и будущее: совершенство эгоизма, пифагорическое наслаждение числами и методом, помпезность искусства и каприза, высокомерие, бывшее им проводником, и утешительную прелесть порока. И в этом вакууме он интуитивно осознал свое состояние. И одним усилием, растратив на него последние надежды неизлечимого больного, преодолев депрессивные расстройства, смог вернуть себе видимость спокойствия и здравомыслия.

— Остановите вон там. Второе здание справа. На входе в квартиру его ждал valet:

— Сеньор, что случилось? Вы заболели? Вас ранили? Вас постоянно искала полиция. Сеньор Ван Саал приезжал несколько раз. С последнего и двух минут не прошло, и с ним еще были другие господа. Я могу быть вам полезным? Приказывайте, сеньор.

Оп Олооп отдал ему шляпу и перчатки.

— Что? Со мной что-то не так? Вы что-то видите?

— Честно говоря, сеньор…

— Ну так идите спать. А! Один момент. Франциска… Сеньорита Франциска Оэрее появлялась?

— Нет, сеньор.

— «Нет, сеньор», — горько пробормотал он себе под нос, словно подчеркивая непростительность этого поступка. Нет, сеньор… Что сказать?.. Все они одинаковы… Вертихвостки… Приспособленки… В них нет героизма любви… Что ей сказать?

Оп Олооп угрюмо пересек прихожую. Закрыл на ключ дверь, ведущую в кабинет. И, вышагивая по кабинету, продолжил свои размышления: