Оп Олооп

— Нет… Этого не может быть… Франциска не такая… Идеальная суженая… Ее диадема из снов освещает мой путь и защищает меня… Ее фата из вздохов никогда не скроет предательства… Нет, нет!.. Франциска понимает, что наша любовь выше всего, что стоит у нее на пути… Она стала жертвой своего отца… Жертвой консула… Безжалостные гиены!.. Бедная Франци!.. За верность мне… Но нет!.. Им не победить!.. Наша любовь восходит корнями к пароксизму… Нам нет нужды гореть желанием и сгорать, обладая друг другом… Мы обрели свое место на синих лугах смерти…

5.15

Пробило четверть шестого. Отзвуки боя часов размыли и унесли его слова. Оп Олооп плыл в подвешенном состоянии, словно преследуя химеру.

Затем, сам не понимая почему, он высунулся в балконную дверь. Какая страшная, головокружительная высота! Вихрь, втягивающий в себя все мрачные мысли, оглушил его. От тротуаров вверх поднялся второй вихрь, заставивший вращаться дома, деревья и машины в демонической сарабанде. Оп Олооп словно оказался меж двух хаосов, свирепо перемалывающих его изнутри и снаружи. Он вцепился в перила, как утопающий. Стихия яростно разносила все вокруг на куски. Он приоткрыл глаза, и улица встала вертикально. Превратившийся в резину асфальт прилип к векам. И тянул, тянул с такой силой, что Оп Олооп начал раскачиваться в трансе, поддаваясь. И, когда головокружение уже почти вырвало его с балкона, Оп Олооп закрыл глаза, отрезав себя от этого аттракциона.

Потный, дрожащий, он попятился к письменному столу. Сел. Посреди полного душевного расстройства вдруг прорезалась широкая полоса света:

— Синие луга смерти!

И в этой полосе, подобной триумфальному фризу, — четкий и хрупкий образ Франциски, отражающийся бессчетное число раз, и каждый раз с новым очарованием, с новой нежностью.

Оп Олооп не смог продлить чуда.

Придя в себя, он почувствовал, что его рабочий кабинет, уставленный книгами, картотечными ящиками и арифмометрами, увешанный графиками, вызывает у него отвращение. Он, наполнявший часы мудростью, пришел к разочарованию тщетой. Все казалось ему убийственным. Все было бесполезным. И он испытал не боль, но едкую горечь, когда Время встряхнуло его пустой одр и сказало:

— Болван, в следующий раз наполняй свои часы любовью.

Вертясь в кресле, терзаемый глубокими душевными ранами, Оп Олооп поднес руку к груди и нащупал свою записную книжку. Опьяненный внезапным интересом, он открыл страницы, предназначенные для учета его либидо. И в квадрате, отведенном тысячному номеру, написал:

— Кустаа Иисакки, 21 год, финка, блондинка, потрепанная. Дочь Минны Уусикиркко. Почти что моя дочь… Дочь моих снов! Прерванный коитус. 0 0 0 0…

Оп Олооп

Пока он прописывал нули, в горле у него встал ком, и он простонал:

— И это — любовь, Минна?.. И это — счастье, Кустаа?.. И это то, что ты обещаешь, Франци?..

Он раскраснелся. Ответы, очевидные ответы, обострили его эмоциональное сумасшествие. Все эмоции стали ему неприятны. Однако вскоре его уныние усилилось еще больше из-за ничтожного совпадения. Подписавшись под тысячным пунктом своей любовной статистики, он заметил, что четыре «О» его имени и фамилии совпали с четырьмя нулями в предыдущей строке. Оп Олооп увидел в этом дурной знак. Драматизируя, он истолковал четыре нуля как баллы, проставленные за четыре основные дисциплины его жизни: свободу, труд, культуру и любовь. И былая радость жизни наполнилась сумрачными красками.

Искусство и наука всего сущего кроются в умении справляться с ударами судьбы. Читая в отрочестве Доде, он усвоил эту истину, которая направляла его на жизненных перепутьях. Но сегодня ночью все fatums и anankés бились в конвульсиях на шабаше в его голове. И он не мог прогнать их. Средства, используемые на протяжении двадцати лет, чтобы подняться, очиститься и исполниться славы, оказались бессильны. Чистой воды иллюзия, злокозненные насмешники предопределенного греха, настолько предопределенного, что его блеск можно увидеть даже в четырех нулях его подписи!

Статистик погрузился в спокойное созерцание. Подвел сухие итоги своего жизненного пути. Он был ошибочным. Взвесил перспективы новых направлений. Они были ужасны. И тогда Оп Олооп покорно принял свою судьбу, свое бессилие и свою бесплодность. И признал, что являет собой воплощение абсурдной теоремы.

Увидев перед собой конверт с адресом Ван Саала, который хотел надписать еще утром, он взял его в руки. Одиночество уже написанной «S» резало ему глаз, напоминая о пренебрежении другом. Чтобы избавиться от этого чувства, он решил написать ему первым. Божество, ответственное за сосредоточение последних душевных сил, наполнило его таким светом и крепостью, что он писал, не думая:

Дорогой Пит!