Опаленная юность

Холод привел его в чувство. Вставало солнце. Очень хотелось есть. Андрей машинально сунул руку в карман шинели и вдруг вытащил сверток… Бутерброд с маслом и колбасой. Он не верил своим глазам. Откуда это? Не раздумывая, он откусил большой кусок и торопливо стал есть.

Несколько крошек упало на снег. Андрей нагнулся, чтобы поднять их, и отшатнулся: из снега к нему тянулась заледеневшая сизая рука.

— Мертвец!.. Андрей, клацнув зубами, вскочил и с ужасом увидел, что сидел рядом с убитым фашистом.

Впрочем, он сейчас же забыл об этом. Одна мысль не да-вала покоя: откуда хлеб? Неужели немецкий офицер?

…Поздно ночью полковые саперы, минируя передовую, заметили человека, который, извиваясь, медленно полз к линии советской обороны. Когда саперы привели его в землянку, они увидели, что по лицу бойца, смешавшись с грязью и кровью, текут слезы.

Москвы Андрей не видел. Той же ночью его перевезли в закрытой санитарной машине в госпиталь. Всю дорогу он спал, не просыпаясь даже, когда машина подпрыгивала на выбоинах.

Наконец машина остановилась, и Андрея вместе с другими ранеными отправили в моечную. Пожилой санитар помог ему раздеться, закутал простреленную руку клеенчатым полотенцем, положил защитную непромокаемую повязку на глаз.

— Теперь ступай мыться, сынок!

Невиданное блаженство — теплый молочный пар, горячая вода, нагретые скамьи-лежанки. Андрей в полусне опустился на лавку; чьи-то проворные быстрые руки ловко отмыли фронтовую грязь, осторожно вымыли голову, подержали под душем, досуха вытерли вафельным полотенцем. Только в предбаннике Андрей обнаружил, что мыли его две молоденькие женщины. Выхватив у них белье, он стремглав бросился в дальний угол. От стыда был готов залезть под широкий кожаный диван, перекочевавший в госпитальную баню из какого-нибудь профессорского кабинета.

— Не стесняйся, паренек! — смеялись женщины. — Мы ведь медики…

Андрей надел белье и, дожидаясь, пока принесут из пожарки обмундирование, лег на диван. Вскоре санитар разбудил его, помог одеться и повел к врачу. В перевязочной медсестра заполнила историю болезни. Доктор, высоченный, худой как палка, нескладный, посмотрел на Андрея, склонив набок голову. Показалось, что голова у доктора непрочно сидит на тонкой шее и вот-вот отвалится. Это было так смешно, что Андрей не удержался и фыркнул. У доктора углом переломилась черная бровь.

— Ты чего смеешься, чучмек?

— Простите, — покраснел Андрей, — случай вспомнил…

— Тэк-с. А ну, показывай физию. Что с глазом? Осколок? Угу-м… Счастлив ты, чучмек!

— Меня зовут Андрей.

— Счастливый ты, чучмек Андрей! Рассекло тебе веко, а глазное яблоко цело. Зашьем, будешь глядеть в оба. А ну-ка, потерпи, чучмек. Где живешь? Под Москвой? Чудесно, ты почти дома. Жена, дети есть?

— Что вы, мне семнадцать лет! — залился краской Андрей. — Ой, ой…

— Терпи, терпи, ты что, девчонка или красноармеец?

— Больно, доктор.

— Чепуха! Я тут у одного морячка три часа в животе копался, а он мне все время анекдоты травил… Повязку! — буркнул доктор. — Готово твое веко, чучмек. А ты пищал… Нехорошо! Давай теперь твое крылышко посмотрим. Угу-м… Дырочка, дырочка… Тэк-с. Кость цела, чучмек, поздравляю…

Доктор длинными гибкими пальцами осторожно ощупывал руку Андрея.

— Мускуленки у тебя есть, молодец!

Ударила острая боль, Андрей вздрогнул.

— Ага! — обрадованно закричал доктор. — Вот она, голубушка!

— Кто?

— А вот кто! — Доктор сделал неуловимое движение ланцетом и положил на тумбочку звякнувший о стекло кусок металла.

— Из автомата фриц тебя угостил. Возьми на память.

Рука сильно заболела. Перехватив дыхание, Андрей старался сдержать стон. Доктор посмотрел на светло-желтую сукровицу, сочащуюся из ранок, и твердым голосом скомандовал:

— Анна Евгеньевна, Лидуша, приготовьтесь!

— У нас все готово, Григорий Исаевич.

— В таком случае — на стол.

Побледневшего Андрея повели в операционную.

Весь день после операции Андрей спал глубоким сном, лежа на спине, прижав к груди закутанную марлей руку. Ночью боль заставила проснуться. С каждым часом рука ныла все сильнее, наливалась горячей пульсирующей кровью, пылала, охваченная пламенем.

Андрей вышел из палаты, долго мерил длинный узкий, словно кишка, коридор. Тускло горела синим огнем небольшая лампочка. У стола дремала дежурная санитарка, поодаль, у огромного венецианского окна, за портьерой, угадывались очертания двух фигур. Неслышно шлепая войлочными туфлями, Андрей несколько раз прошел мимо них, на мгновение остановился, и ему послышался звук поцелуя. Андрей усмехнулся. Жизнь брала свое даже здесь, в госпитале, среди крови, страданий и смерти…

К рассвету боль утихла, и Андрей заснул. Разбудили его веселые голоса. В палату пришли девушки-санитарки, помогли раненым умыться, одеться. Бойкая девчушка подошла к койке Андрея:

— Умоемся, молодой человек?

— Спасибо, — Андрей слегка порозовел. — Отвернитесь, пожалуйста, я оденусь.

Теплые пухлые ладошки быстро вымыли Андрею здоровую руку, влажным полотенцем вытерли лицо.

— Ох, у вас глазок повредило? — щебетала санитарка. — Ну ничего, заживет.