Опаленная юность

— Вроде того, — рассеянно буркнул Сорокин, — только не в ту сторону…

Моряк внимательно посмотрел на него и понял все:

— Верно, дружище! Наше время настало — пора идти.

— Сашка! — позвал моряка бородатый. — Пойди достань мне какую ни то клюку. Расстарайся, брат!

— Это я мигом! — Моряк исчез за дверью, едва не столкнувшись с пожилой санитаркой.

— Кто меня здесь звал?

— Я, тетя Поля, — отозвался Сорокин. — Просьба к вам. Свезите посылочку моим старикам в Гжель. Я в часть ухожу.

— Которую такую посылочку?

— А вот стоит.

— Ого! — засмеялась тетя Поля. — Дочку нажил, непутевый!

— Нажил. Вот деньги, адрес. Письмо моим. Очень прошу, не откажите.

— Господи! — вздохнула санитарка. — И что с нами сатана немецкий делает!.. Свезу, свезу, ладно. А сам-то… туда?

— Туда, тетя Поля.

— Оборони тебя пресвятая.

Сорокин махнул рукой, подошел к девочке:

— Ну, прощай, Марийка. Поедешь к деду и бабке. Смотри слушайся их.

Девочка во все глаза смотрела на лейтенанта, потом обняла его и крепко поцеловала.

Сорокин почувствовал, что по лицу его течет что-то теплое, соленое. Он поцеловал девочку, резко отвернулся, отошел к окну, Сдавленным, свистящим шепотом сказал.

— Ну ладно, идите.

Девочку увели. Возвратился матрос с палкой. Артиллерист, кряхтя, прохромал к шкафу, достал широченную бурку. Андрей вынул руку с перевязи, сбросил с шеи бинт, достал шинель.

— Когда ж это кончится? — истерически крикнула Ирина. — Будь проклят Гитлер! Будь он проклят, проклят!

Тяжелый стон прокатился по палате. С дальней койки привстал раненый. Опираясь обеими руками о кровать, он сел и медленно повернул забинтованную голову. К его стонам привыкли, никто не обратил на него внимания, только дрожащая, как в лихорадке, Ирина вскрикнула.

Раненый, опираясь на руки, медленно поворачивал голову.

— Прощай, Ирина! — проговорил Андрей — Я возвращаюсь в часть.

— Но ты еще не выздоровел!

— По дороге заживет…

Ирина вытерла слезы и случайно увидела, что молчаливый раненый в углу делает призывное движение рукой.

— Вам что-нибудь нужно? Позвать сестру, воды?

Он не слышит, — пояснил матрос, — контузия.

Матрос и бородатый артиллерист ушли. Бледный Сорокин оттолкнулся от подоконника, подошел к Ирине и, сняв фуражку, поцеловал ей руку. Ирина простилась с Андреем, и все трое вышли в коридор.

Когда дежурная сестра вошла в опустевшую палату со шприцем морфия, раненый тяжело рухнул навзничь. Сестра подбежала к нему, приготовилась сделать укол, воткнула иглу под кожу, тронула тугой поршень. Раненый вздрогнул, что-то зашептал. Девушка склонилась над лежащим без движения человеком и услышала тонкий, как комариное жужжание, шепот:

— И-ри-ша, И-ри-ша…

— Бредит, — решила сестра и поспешила к врачу.

Но Борис Курганов не бредил.

Глава двенадцатая

Прорыв

На рассвете рота Быкова, оказавшаяся в окружении, тронулась в путь. Едва прошли несколько километров,’ как к старшему лейтенанту подбежал взволнованный Захаров — он шел в голове колонны, дозорным:

— Товарищ командир, впереди хуторок!

— Немцы там есть?

— Не видать, товарищ старший лейтенант!

— Надо разведать!

Через полчаса разведчики сообщили, что противник на хуторке не обнаружен.

Рота вошла в хуторок. Он состоял из двух небольших домишек, рубленных из кругляка. Домики рубились, видимо, недавно — стены еще не успели потемнеть. Красноармейцы обступили вышедшую на дорогу маленькую, сгорбленную старушку. Она вытирала слезы концом увесистой порванной шали.

— Милые сыночки, возвернулись, слава те, господи! Не ждала, не гадала увидеть вас…

— Немцы были? — глухо спросил ее Бельский.

— Были, были, касатик, чтоб их утробе натрое распасться! Ой, и натерпелись мы страху! Ведь это сущие аспиды. У меня лазарет остановился — раненых всех побили, так за сараем и лежат.

— Не всех, бабаня: чернявого парня офицер в лес увел и застрелил там. Я хотел сбегать, да забоялся.

— Товарищ командир, — негромко позвал Иванов, — зайдите за сарай, гляньте…

У дощатой, изъеденной пулями стены сарая вповалку лежали убитые. Их было восемь. Большинство — молодые, лет до тридцати, только, у крайнего справа лицо густо поросло белой щетиной. Рядом с ним лицом вниз лежал огромного роста человек, прикрытый окровавленной кавалерийской буркой. На мощной, мускулистой ноге кровянела алая полоса казачьего лампаса.

— Девчонку загубили, гады! — хрипло выругался Каневский. — Стой, да это ведь та самая, что плясала на паперти возле церкви!

— Наших раненых нашел, — шепнул Бельский командиру роты. — Немцы добили их. Двое из моего взвода. Точно.

Могилу копало отделение Иванова. Старик работал вместе со всеми. У бабки нашлось четыре лопаты, и красноармейцы часто сменяли друг друга.

— Что, малыш, приуныл? — Иванов почистил лопату. Грустно на душе?

— Ага, — мотнул головой Копалкин. — Ни разу в жизни никого не хоронил, а теперь вот могилу рою.

Одноклассники чувствовали себя неважно. Захарова мутило, подташнивало, Родин зажимал брезгливо нос от трупов шел сладковатый запах. Родин копал, стараясь не глядеть на убитых.

— Хорош! — негромко проговорил Иванов, кряхтя выбираясь из ямы. — Потрамбуйте немного дно и вылезайте.