Опаленные войной

Этот крик Крамарчука буквально сбросил Громова с нар. Как был в расстегнутой гимнастерке, без ремня, схватив только бинокль, он бросился вслед за сержантом в артиллерийскую точку.

— Где они? — спросил уже на ходу. Лампочки освещали главный ход сообщения лишь настолько, чтобы намечать его, и на ступеньках, ведущих как бы на второй этаж, во владения артиллеристов, они оба, друг за другом, споткнулись.

— На реке, на лодочке. Но Абдулаев, — моя твоя не понимай, — и в тумане их высмотрел. Охотничий глаз. Сейчас мы им устроим утреннее купание.

— Расчеты?

— Уже «к бою»!..

— Пулеметная точка?

— Спят, как хорьки. Они ж у нас курортники. Это артиллерия пашет как проклятая, ни любви ей, ни передышки…

Да, Громову действительно все больше нравился этот сержант. Нравились какая-то озорная смелость его, бесшабашное солдатское мужество, благодаря которым люди типа Крамарчука способны даже самый кровавый, самый безнадежный бой воспринимать как обычное солдатское дело.

Он чем-то напоминал ему сотника Вахмистрова, которого сам Андрей никогда в жизни не видел, но подвигами которого всегда начинал и заканчивал свои воспоминания его дед. Старик, в общем-то, не принадлежал к тем, кто правду любит приправить байкой, однако неуемная фантазия сотника и его неправдоподобная храбрость заставляли бывшего военспеца Громова возводить каждый его подвиг в ранг фронтовой легенды.

— Где они, Абдулаев? — остановился Громов рядом с дозорным.

— Вон, лодка, штук двенадцать. Странный лодка, камандыр. А вон, второй линий лодка, видишь?

Нет, «вторую линию» мог заметить только Абдулаев с его соколиными глазами. Громов уже знал, что до призыва в армию этот парень почти семь лет охотился с отцом в горах неподалеку от Алма-Аты. Можно было не сомневаться, что охотником он показал себя отменным. — Три, пять, семь… — возбужденно считал Абдулаев то, что Громов не мог различить даже в таких нечетких контурах, как различал лодки «первой линии». И даже бинокль при этом не спасал.

— Неужели решились без артподготовки? Без воздушного прикрытия?

— Зачем прикрытия? Не надо прикрытия. Тихо хади, охотник хади…

Телефонный зуммер прогрохотал в напряженной тишине отсека, словно взорвавшаяся под ногой мина. Какого черта?! Нашли время. Ему казалось, что эта трель слышна сейчас даже десантникам второго эшелона.

— Комендант 121-го, «Сокола», лейтенант Родован, — передал ему трубку Крамарчук.

— Поднимай пулеметчиков-курортников, — попутно бросил сержанту Громов. — Объяви: «Гарнизон, к бою!» Слушаю тебя, лейтенант, — сейчас он очень жалел, что так и не нашел возможности встретиться с комендантом «Сокола».

— Слушай, лейтенант, кажется, немцы готовятся к переправе.

— Какое «готовятся»?! Они уже посреди реки!

— Как… посреди реки?! — не понял Родован. — Они пока еще на берегу. Как раз напротив острова суетятся. Сам я их не вижу, но с НП пехоты сообщают.

— Ах вот оно что! Значит, у тебя тоже! Те, что прут на меня, очевидно, всего лишь приманка. Отвлечь, втянуть в драчку.

— Главное для них — зацепиться за остров.

— Пусть цепляются. Будем расстреливать из всех орудий. — Громов вдруг почувствовал, что дух бесшабашности, которым зарядил его Крамарчук, заставляет изменить привычной манере общения. — На меня уже прут до тридцати лодок. По-моему, резиновых. Доложи Шелуденко, а я пока займусь ими. Кожухарь, дай КП береговой линии.

Командир батальона, занявшего позиции в секторе обстрела «Беркута», уже, похоже, ждал его звонка.

— Почему молчишь, 120-й?! Ведь за берег зацепятся! Что тогда?!

— Я ударю по задним. И буду гнать. А потом прижму пулеметами у берега. Дальше ваша забота, капитан.

— Ты лодки дырявь, «Беркут», лодки!

— Понял. А ты все понял? — обратился он к Крамарчуку, как только положил трубку.

— Сейчас мои гайдуки припудрят их, ни любви им, ни передышки…

— Дзюбач, до того, первого ряда лодок дотянешься?! — снова взялся Громов за телефон.

— Попробую, комендант.

— А метрах в двадцати от берега переходи на второй ряд. Пусть первым занимается пехота.

В ту же минуту заговорила вражеская артиллерия. Она ударила по всему участку из сотен пушечных и минометных стволов, разрушая, перепахивая и выжигая на этом берегу все, что еще цеплялось за жизнь.

«Где же они набрали столько стволов — против двух наших потрепанных дивизионов? — с тоской подумал Громов, оглядывая в бинокль склон долины. — И куда запропастилась наша авиация? Немцы уже второй день копошатся на противоположном берегу, и ни одного нашего авиаудара!»

— Огонь, Крамарчук, огонь! На артиллерию противника внимания не обращать! Подавляй десант!

Между очередными взрывами он уловил, как вслед за орудиями артиллерийской точки заработали на длинных очередях и все три пулемета Дзюбача.

— Преграждай им путь, старшина! — крикнул Громов в трубку, которую уже не выпускал из рук. — Смертно преграждай, понял?!