Опасайся дверных ручек

— Тебе очень жаль? — Перебил Ярт и зашептал горячо, — Мне тоже. Сказать, почему я не хочу домой? Каждый раз, возвращаясь, я боюсь — нет, не его ора, я привык к его крику, меня это успокаивает. Того, что он перестанет орать. — Ярт запустил пальцы в волосы, скрючился, — Боги, почему я тебе об этом рассказываю? Окос, ты так точно… Извини. Забудь. Хочешь… я куда-нибудь тебя свожу, или что вы, девчонки, любите? Побрякушку какую-нибудь… Только забудь.

Он сидел на стуле чуть скособочившись, на Яльсу не смотрел — изучал ногти. Пальцы у него были изгрызены чуть ли не до мяса — и как Яльса не заметила этого раньше? Но при ней Ярт никогда не грыз ногтей, она даже представить такого не могла, вот и не замечала…

Она быстро оглянулась по сторонам: Ярт говорил тихо, но ей все равно не хотелось, чтобы кто-нибудь услышал, потому что вряд ли Ярт этого хотел. Нет, они сидели в достаточно тихом и темном углу, чтобы оставаться наедине и не бояться, что их разговор будет услышан.

Яльса старалась говорить тихо и успокаивающе, как с ребенком, она подбирала слова с той тщательностью, с которой сапер-дальтоник режет проводки на отсчитывающей последние секунды бомбе, установленной посреди жилого квартала, который невозможно эвакуировать, и после каждого слова ожидала взрыва.

— Мне не жаль, Ярт, потому что ничего еще не случилось. Когда ты вернешься домой, он будет орать, я уверена. Три года — опасный возраст, и даже у бабушки… угасали… на руках, хотя она умеет выхаживать детей. Вполне возможно, что так и случится с твоим братом.

Ярт дернулся, как от удара. Яльса положила руку ему на затылок, вспоминая, как успокаивают в фильмах испуганных лошадей: треплют по холке. Она не знала, как успокаивать людей, ее опыт ограничивался подружками и их не столь страшными проблемами, и сейчас действовала по наитию, жалея, что именно она случайно вскрыла этот нарыв. Больше всего она боялась напортачить, сказать что-то не то, понимала: кто-то взрослый и мудрый точно смог бы помочь гораздо лучше, чем она, но, к сожалению, именно она сидела сейчас в библиотеке рядом с Яртом. Отступить и ничего не сказать или сказать пустое — значило бросить Ярта наедине с его горем, а на это она пойти не могла, ей это казалось самой страшной трусостью и подлостью на свете.

— Но надежда, Ярт, она есть всегда. Поэтому сейчас ты скажешь мне, как зовут твоего брата, ладно? Не хорони его заживо.

— Варт. — Ответил Ярт после самой долгой минуты тишины в Яльсиной жизни, и она облегченно выдохнула. Бомба не обезврежена, но появился лишний часок на эвакуацию гражданских.

— Я запомню, ты меня еще с ним познакомишь, понял? И если ты еще раз попытаешься откупиться от меня побрякушками, я долбану тебя портфелем по голове, как окосова третьеклассница, осознал, не? Потому что это именно то самое, чем можно ответить на такое ребячество, которое я только что от тебя тут услышала.

— Ты все наглее и наглее! — Восхищенно присвистнул Ярт, — и где та овечка, которая блеяла что-то про спасение подружек, а?

— У овечек рога есть. — Улыбнулась Яльса, приняв возвращение Яртовой язвительности за хороший знак.

— Повтори это, когда выйдешь замуж — если сможешь таким же жизнерадостным тоном, то я позавидую твоему мужу. — Ярт предусмотрительно спрятался за Яльсиной тетрадкой, как за щитом.

— Пошляк! — Яльса попыталась изобразить возмущение, но по Яртовым хитрющим глазам поняла: не поверил.

Раньше Яльса всегда могла сказать, что чувствует. Все было просто: Мелле — подруга, противная Хитухира, которая вечно кривит нос и рассказывает, сколько зарабатывает ее папа-бизнесмен — не ее поля ягода.

Она жила в черно-белом мире, и этот мир был удобен: не было никаких моральных терзаний, не нужно было задумываться, что хорошо, а что плохо, потому что это было очевидно. Что не объясняла бабушка, то объясняла религия. Яльса прочла Книгу Живицы от корки до корки, и даже вынесла из нее что-то смутное, хотя бабушка и ворчала, что она слишком юна для таких чтений.

Когда Яльса была маленькой, она просто обожала цитировать Книгу к месту и не к месту. Но прошло время и от Книги осталось лишь ощущение, смазанное понятие о чем-то, что очень-очень плохо, что грешно.

Когда в ее жизнь вломился Ярт с его спором, она встала на скользкую дорожку. Наверное, если бы она вдруг решила перечитать Книгу, то провела бы параллель: ведь Яртовым покровителем, несомненно, был бог мудрости и смерти Окос, брат и муж Живицы, и отношения этих богов воспринимались в разных Храмах по разному, хотя никто и не рисковал напрямую говорить что-то осуждающее о паре самых могущественных богов в пантеоне.