Опасная фамилия

Ярцев слушал гостя невнимательно, думая о том, что откажет ему, о чем бы тот ни просил, и пойдет наконец отобедать. Как вдруг гость назвал одну фамилию…

– Что вы сказали? – переспросил Андрей Викторович.

– Говорю, хватит Каренину людей обманывать… – начал Митя, но его решительно оборвали.

– Не понимаю, о чем вы говорите, – холодно заявил Ярцев. Визит из утомительного становился опасным лично для него. – Что вам угодно?

– Мне угодно… – начал Митя, – … мне угодно, чтобы вы мне кое в чем помогли, а я бы уж вас так отблагодарил…

Ярцев встал так резко, что ножки стула взвизгнули. Все ясно: откровенная провокация.

– Милостивый государь! Я не понимаю и не желаю понимать, о чем вы тут говорите, – заявил он. – Если у вас более нет, что сообщить, прошу закончить. У меня множество дел.

– Я бы желал вам сообщить… – промямлил Митя, сбитый с толку таким приемом. Ему ведь обещали совсем другое. – Что я хочу… Предлагаю вам дружбу и выгоду. Только подскажите, где… Чтобы уж планчик какой бы… А уж моя благодарность, сами понимаете… Не ограничится, так сказать… Не сомневайтесь…

– Прошу вас выйти вон, – проговорил Ярцев. – И более никогда, вы слышите, никогда не сметь появляться у меня на пороге.

Выскочив из кабинета, Митя выместил всю растерянность и досаду тем, что рубанул воздух шляпой, зажатой в кулаке. Такого оборота он никак не ожидал. Но не сомневался: во всем виноват самый главный его враг. Теперь будет над ним потешаться. Но недолго ему веселиться! Митя понял, что он абсолютно готов к самым решительным действиям.

19

Гриша Облонский взял от отца все, что в Стиве так нравилось его многочисленным друзьям. Гриша умел веселить, был легок на язык и щедр до неприличия, особенно когда дело касалось званых обедов. Он искренно верил, что все, с кем он встречается, – отличные, добрые и славные люди. Видя такое искреннее и слегка наивное добросердечие, люди отвечали ему тем же. Он давал в долг, не задумываясь и не записывая. Ему отдавали аккуратно. Он попадался на связях с замужними дамами. Их мужья прощали ему и даже пили с ним на мировую. Он высказывался неаккуратно о правительстве и даже почитывал запрещенную литературу. Его лишь журили и просили больше так не делать. Светлый образ, к которому не липла никакая грязь, окружающие оберегали от больших и малых бед.

Багаж, накопленный его отцом в светском обществе, достался Грише в наследство. Он с удовольствием ходил на приемы, на балы, на званые ужины, и уже многим стало казаться, что без него званый ужин будет не так и хорош. За Гришей прочно закрепилась репутация веселого, модного и очень дельного молодого человека. Хотя никто не мог сказать, каких взглядов придерживается Гриша и что такого умного он говорил. Все помнили, как он смешил, но никто не мог повторить ни одной его шутки.

Зато каждый знал, что в столице есть только одно перо, суждениям которого можно доверять во всем, что касается театра вообще, а балета в особенности. Перо это, конечно, принадлежало Жоржу, как его называли в свете. Гриша довольно скоро вырос из известного балетного критика в популярного, а оттуда сразу же прыгнул во влиятельного. И вот-вот готов был шагнуть на вершину, где обитал только один критик – Беспрекословная Величина. При этом Гриша был так простодушен, что не обращал внимания на такие мелочи, как популярность. Он и так знал, что его все любят. И только посмеивался, когда ему пытались угождать, чтобы он похвалил нужную персону. На сделки с искусством Гриша не пошел бы ни за какие деньги. До сих пор он не мог поверить, что от одной его статьи могла зависеть судьба начинающей балерины. Потому что никогда и в мыслях не держал этим воспользоваться. Он искренно верил, что женщины, особенно балерины, любят его не за статьи, а потому что он такой славный и не любить его просто невозможно. К тридцати годам у Гриши была прочная репутация и полное отсутствие семьи, несмотря на все усилия, которые прилагали его матушка и сестры. Гриша не мог отдать такое богатство, как он, в одни женские руки. Нет, он должен принадлежать всем.

В этот день у Гриши было дежурно прекрасное настроение. На ланч, как он называл на английский манер второй завтрак, он отправился в «Вену». Здесь он был должен больше, чем в «Кюба», и потому по странной логике считал делом чести наведываться именно сюда. Гришина добросердечность развилась так далеко, что он частенько ходил без денег, в полной уверенности, что ему везде поверят в долг. Что удивительно: ему верили. К тому же в «Вене» было весело. Здесь собирались люди творческие, богема: художники, писатели, поэты и даже композиторы, все начинающие, все молодые и бесконечно гениальные. Среди них Гриша чувствовал себя как рыба в воде. В сигаретном дыму ему дышалось легко и привольно, а улыбающиеся ему лица, которые он знал поименно, создавали нужный антураж.

Гриша прошел за свой столик у окна на Малую Морскую улицу, раскланиваясь направо и налево и вежливо отклоняя приглашения. Среди публики Гриша хотел немного побыть в одиночестве.