Опасная граница: Повести

Она понимала, что это уже не сказка, которую они рассказывали друг другу всю эту длинную ночь. Он улыбнулся ей и стал вдруг каким-то другим, будто повзрослел за ночь лет на десять. Даже светлый вихор теперь не выглядывал из-под зеленой фуражки.

Они продирались сквозь ельник, пугаясь треска веток под ногами. Им хотелось идти тихо, беззвучно, чтобы никто их не услышал. Туман оседал на одежду капельками воды. С веток деревьев сыпалось множество больших капель, как после дождя, и у матери в волосах засверкали жемчужинки. А Ганка всякий раз испуганно шарахалась, когда из тумана неожиданно выплывали толстые стволы сосен и елей. Она чувствовала ужасную слабость. Ей казалось, что она тяжело заболела, что болезнь парализовала ее сознание, руки, ноги. Девушка все время дрожала от холода, и в то же время щеки ее пылали. Может, у нее поднялась температура? Однажды, когда они остановились, чтобы прислушаться, у нее вдруг подломились колени и она упала на мокрый мох. Какое она почувствовала облегчение! Студеная земля приятно холодила разгоряченные щеки.

— Оставьте меня здесь, — проговорила она. — Мне сейчас так хорошо.

— Ты в своем уме? — услышала она голос Юречки, который, казалось, долетал до нее откуда-то издалека.

Она чувствовала, что у нее трясется голова, а мозг сжимает тупая боль. Боже мой, что же это с ней делается? И тут она услышала стрельбу. Ее звуки наполнили весь лес. Ее подняли, и она снова пошла, спотыкаясь, как пьяная. И опять поплыли перед ее глазами шершавые стволы. Отец поддерживал ее, а иногда и просто нес на руках. Куда же они идут? Ей хотелось спать. Вскоре она потеряла чувство времени, перестала ощущать холод и болезненные уколы хвои. Чаща смыкалась за ней, как поверхность бездонного омута. Не сон ли все это?

Потом настал момент, когда она пришла в себя. Изображения людей и предметов вокруг стали более четкими. Она увидела солдат и танк, похожий на доисторическое чудовище, который стоял возле дороги. Мать целовала ее и гладила по волосам. Чьи-то руки подняли ее и положили на мягкие носилки. Лица вокруг двигались, покачивались, исчезали и снова появлялись. Неожиданно она увидела Пашека. Он шел к противнику, а пули безжалостно впивались в его огромное тело... Потом все куда-то исчезло и она провалилась в пустоту.

Гентшель оперся о стену, не отходя от пулемета, стоявшего в дверном проеме. Рядом лежали оставшиеся магазины. Прислушался. Разглядеть, что там, впереди, не позволял туман.

В хлеву блеяла коза. Он подошел к двери хлева, открыл ее:

— Иди куда хочешь.

Но коза на улицу не пошла — видно, боялась холода.

Вернувшись в дом, Гентшель заметил, что Маковец приподнял голову. Гентшель подошел к окну в кухне, взял карабин и выстрелил несколько раз. Запах сгоревшего пороха ударил в нос, но это был знакомый запах. Сколько раз он вдыхал его! И вот все повторялось снова. Только теперь это была не Испания, а станция на чехословацкой границе. Опять он боролся против своих же соотечественников. Их, словно непреодолимая стена, разделяли политические убеждения.

— Живем! — улыбнулся он Маковецу.

На желтом, застывшем лице раненого едва шевельнулись уголки губ. Боже мой, что же с ним происходит? Почему он так пожелтел? Гентшель вставил в карабин новую обойму и снова выстрелил. Стреляя наугад в белую пелену, он вдруг пришел к выводу, что все это смешно и бессмысленно. Гентшель опять посмотрел на раненого. Тот лежал без движения, плотно закрыв глаза.

— Ну что, друг? — спросил Гентшель, склонившись над ним.

— Стреляй, стреляй, — прохрипел Маковец.

— Хочешь чего-нибудь?

— Пить, — прошептал раненый едва слышно.

На столе стоял кофейник с кофе. Гентшель налил себе чашку, залпом выпил. Кофе был еще теплым. Потом подал напиток Маковецу. Раненый только смочил себе губы. Гентшель вспомнил Испанию, заросших щетиной друзей. Эх, если бы сейчас здесь были Ладя Поливка, Зепп Крейбих, Мюллер, Янда... Стоило ему только вспомнить о товарищах, о минутах, которые они вместе прожили на фронте, как кровь начинала быстрее пульсировать в его жилах.

— Стрелять можешь? — спросил он Маковеца.

— Я ночью... сорвал повязку... Думал, до утра истеку кровью... — заговорил шепотом тот. — Хотел избавить вас... ведь это вы из-за меня... Да, видно, живуч, как кошка...

Гентшель отвернул край одеяла — Маковец лежал в луже черной крови.

— Что ты наделал? А если... если бы утром пришли солдаты?

— Я знал... знал, что мне все равно конец.

— Сумасшедший! — сказал старый интербригадовец, осознавая величие такой жертвы. — Хочешь еще чего-нибудь?

— Посади меня!

Гентшель взял Маковеца под мышки и осторожно посадил его в кровати, затем подсунул ему под спину подушку. На стуле лежали еще какие-то одеяла и покрывала — Стейскалова перед уходом принесла их из спальни. Гентшель и их подложил под спину раненому. А потом подал ему парабеллум:

— Восемь патронов в них, девятый в себя.