Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни

Бог не создал бы мира, если бы он не был лучшим из всех возможных.

Готтфрид Вильгельм Лейбниц

344

Изучение адаптации – не факультативный интерес к удивительным страницам естественной истории, а самая суть биологической науки.

Колин Питтендрай

345

Общеизвестно, что Лейбниц назвал наш мир лучшим из возможных – поразительное предположение, которое по прошествии времени могло бы показаться нелепым, но, как мы видели, в итоге пролило новый свет на глубокие вопросы о том, что значит быть возможным миром и какие выводы об актуальном мире можно сделать, исходя из его актуальности. В «Кандиде» Вольтер создал знаменитую карикатуру на Лейбница, доктора Панглосса, ученого дурака, способного оправдать любое бедствие или безобразие, от Лиссабонского землетрясения до венерической болезни, и доказать, как, без сомнения, все происходит к лучшему. В принципе, нет оснований полагать, что наш мир – не лучший из всех возможных.

Как хорошо известно, Гулд и Левонтин окрестили перегибы адаптационизма «Парадигмой Панглосса» и стремились, высмеяв, лишить его титула серьезной науки. Они не первыми воспользовались именем Панглосса для критики эволюционной теории. Эволюционный биолог Дж. Б. С. Холдейн составил знаменитый перечень трех «теорем» неправомерных научных аргументов: Теорема Балабона («То, что трижды сказал, то и есть»; из «Охоты на Снарка» Льюиса Кэрролла), Теорема тети Джобиски («И целый мир отрицать бы не мог»; из «Поббла без пальцев ног» Эдварда Лира) и Теорема Панглосса («Все к лучшему в этом лучшем из возможных миров»; из «Кандида»). Затем Джон Мейнард Смит высказался о последней более конкретно, назвав «старой ошибкой Панглосса» убеждение, будто «естественный отбор поддерживает адаптации, благотворные для вида в целом, вместо того чтобы действовать на индивидуальном уровне». Как он заметил позднее, «по иронии истории, выражение „Теорема Панглосса“ впервые было использовано в ходе дебатов об эволюции (полагаю, я первый применил его в изданной работе, хотя позаимствовал из реплики Холдейна) не для критики адаптационного объяснения, но именно в качестве критики аргументов „от группового отбора“, подразумевающих максимизацию приспособляемости»346. Но, по всей видимости, Мейнард ошибался. Не так давно Гулд обратил внимание на то, что еще раньше к этому имени прибег биолог, Уильям Бэтсон347, о котором он, Гулд, вводя термин, не знал. Как говорит Гулд: «Такое совпадение вряд ли кого-то удивит, ведь такого рода насмешки постоянно отсылают к доктору Панглоссу как к классической синекдохе»348. Как мы видели в шестой главе, чем более удобным и приспособленным является порождение разума, тем с большей вероятностью его независимо друг от друга породят (или позаимствуют) несколько разумов.

Вольтеров Панглосс – пародия на Лейбница, и как всякая хорошая пародия она несправедлива и сгущает краски. Точно так же Гулд и Левонтин нарисовали в своей критической статье карикатуру на адаптационизм, и, по аналогии, если мы желаем восполнить нанесенный этой карикатурой ущерб и описать адаптационизм точнее и конструктивнее, у нас наготове заголовок: адаптационизм можно вполне уместно назвать «Парадигмой Лейбница».

На научный мир статья Гулда и Левонтина произвела любопытное впечатление. Множество философов и других гуманитариев, слышавших о ней или даже читавших сам текст, считает ее своего рода опровержением адаптационизма. В самом деле, я впервые услышал о ней из уст философа и психолога Джерри Фодора, всю жизнь критиковавшего мое понимание интенциональной позиции, который указал, что сказанное мною – чистой воды адаптационизм (и был прав), а далее поведал мне то, что было известно всем cognoscenti: статья Гулда и Левонтина продемонстрировала, что адаптационизм «совершенно несостоятелен»349. Прочитав статью, я пришел к иному выводу. В 1983 году я опубликовал в журнале Behavioral and Brain Sciences работу «Интенциональные системы в когнитивной этологии», и, поскольку рассуждал с недвусмысленно адаптационистских позиций, то озаглавил заключение так: «В защиту „Парадигмы Панглосса“». Здесь я критиковал как статью Гулда и Левонтина, так и, в частности, сформировавшийся вокруг нее странный миф.