Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни

Что касается религии, то моя собственная интерпретация в одном немаловажном смысле является гипотезой о религиозном томлении Гулда. Его неприятие опасной идеи Дарвина я рассматриваю как, по сути своей, желание защитить и восстановить иерархическое, помещающее на вершину Разум мировоззрение Джона Локка; в самом крайнем случае – зафиксировать с помощью небесного крюка наше собственное место в космосе. (Для некоторых людей светский гуманизм становится религией, и они иногда думают, что если человечество – всего лишь продукт алгоритмических процессов, то в нем нет ничего такого особенного, чтобы оно имело значение; об этом мы поговорим в следующих главах.) Гулд, несомненно, считал, что его работа позволяет делать выводы космического масштаба: это особенно ясно из его откровений о сланцах Бёрджеса в «Удивительной жизни». Это делает его мировоззрение религиозным в одном немаловажном смысле, и не принципиально, есть ли среди прямых предков этого мировоззрения официальный символ веры религиозной традиции, к которой он принадлежит, или любой другой организованной религии. В своих ежемесячных колонках Гулд часто цитирует Библию, и подчас его красноречие потрясает. Несомненно – думает читатель – автор статьи должен быть верующим, если начинает ее так: «Подобно тому как Господь держит в своих ладонях весь мир, мы жаждем одной остроумной эпиграммой исчерпывающе описать свой предмет»527.

Гулд часто настаивал, что между эволюционной теорией и религией нет вражды.

Если по меньшей мере половина моих коллег не полные остолопы, конфликта между наукой и религией может (по самым фундаментальным и эмпирическим основаниям) и не быть. Я знаю сотни ученых, убежденных в существовании эволюции и преподающих биологию с эволюционных позиций. Я вижу, что у этих людей самые разные религиозные убеждения: среди них есть как те, кто ежедневно молится и соблюдает таинства, так и непоколебимые атеисты. Либо между религиозными верованиями и убежденностью в существовании эволюции нет никакой корреляции, либо половина из этих людей – дураки528.

Более реалистической альтернативой было бы предположение, что те эволюционисты, которые не замечают конфликта между эволюцией и своими религиозными убеждениями, прилагают все усилия, чтобы не рассматривать эту проблему так же пристально, как это делаем мы, – или что в их религиозных убеждениях Бог исполняет, так сказать, всего лишь церемониальную роль (подробнее мы поговорим об этом в восемнадцатой главе). Или, может быть, они вместе с Гулдом стараются разграничить роли, приписываемые науке и религии. Наблюдаемая Гулдом совместимость науки с религией возможна только до тех пор, пока наука знает свое место и уклоняется от рассмотрения фундаментальных вопросов. «Наука не занимается предельными вопросами529». Помимо прочего, можно истолковать кампании, которые Гулд годами вел в области биологии, как попытку ограничить эволюционную теорию, поставив перед ней соответствующую скромную задачу и организовав между ней и религией санитарный кордон. Например, он говорит:

По сути дела, эволюция – вовсе не изучение начал. Даже самый узкий (и допустимый с точки зрения науки) вопрос о происхождении жизни на Земле лежит за ее пределами. (Подозреваю, что эта интересная проблема относится, прежде всего, к сфере химии и физики самоорганизующихся систем.) Эволюция изучает пути и механизмы органических изменений, следующих за появлением жизни530.

Это вынесло бы весь предмет седьмой главы за пределы эволюционной теории, но, как мы видели, он лег в самое основание дарвиновского учения. Кажется, Гулд считает своей задачей отговорить собратьев-эволюционистов делать из своей работы масштабные философские выводы, но если это так, то он пытается запретить другим то, что позволяет себе. В последнем предложении «Удивительной жизни» Гулд с готовностью делает весьма конкретный религиозный вывод из своих собственных размышлений о глубинных смыслах палеонтологии: