Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни

Основной тезис Дарвина состоит в том, что когда сила естественного отбора применяется к произвольному процессу, то помимо дрейфа начинается подъем. Любое движение в Пространстве Замысла можно измерить, но интуитивно ясно, что случайный дрейф просто уведет его в сторону – и ни к чему важному не приведет. Если рассматривать его как конструкторско-проектную деятельность, то это будет работа вхолостую, ведущая к аккумуляции не замысла, а всего лишь опечаток. По сути, дело обстоит еще хуже: ведь большинство изменений – опечаток – не повлияет на общий смысл текста, а меняющие смысл текста опечатки окажутся в большинстве своем вредными. В отсутствие естественного отбора дрейф в Пространстве Замысла неизбежно ведет к деградации. Таким образом, в Библиотеке Менделя происходит в точности то же, что и в Вавилонской библиотеке. Можно предположить, что большинство опечаток в «Моби Дике» не повлияет на смысл книги – и большинство читателей вряд ли обратит на них внимание; из тех немногих опечаток, что приведут к смысловым изменениям, большинство повредит текст: история станет хуже – будет менее последовательной, менее понятной. Однако возьмем для тренировки ту версию игры Питера де Вриса, в которой целью будет, допустив лишь одну опечатку, улучшить текст. Это возможно, но отнюдь не просто!

Эти интуитивные представления о движении в направлении важной цели, об улучшении замысла, о подъеме в Пространстве Замысла убедительны и хорошо знакомы; но надежны ли они? Не являются ли эти представления всего лишь сбивающим с толку наследием додарвиновской идеи Замысла, творения Бога-Демиурга? Каковы взаимоотношения идеи Замысла и идеи Прогресса? Для специалистов по эволюционной теории это дискуссионный вопрос. Некоторые биологи разборчивы: они готовы на многое, чтобы в своей работе избежать аллюзий на замысел или функцию, тогда как другие всю свою жизнь посвящают функциональному анализу (органов, практик поиска пищи, «стратегий» размножения и пр.). Некоторые биологи полагают, что можно рассуждать о замысле или функции, не разделяя никаких сомнительных представлений о прогрессе. Другие в этом не уверены. Нанес ли Дарвин «решающий удар телеологии» (как провозгласил Маркс); показал ли он, как следовало бы эмпирически объяснить «рациональный смысл» естественных наук (как Маркс тоже провозгласил), тем самым расчищая в пространстве научной мысли место для обсуждения функции и телеологии?

Может ли Замысел быть измерен – пусть косвенно и не до конца? Любопытно, что сомнения в такой возможности на деле подрывают важнейший источник сомнений по поводу дарвинизма. Как я отмечал в третьей главе, самые убедительные доводы против дарвинизма всегда принимали следующую форму: являются ли описанные Дарвином механизмы достаточно действенными или эффективными, чтобы совершить все это за отведенное время? Все это? Если речь идет всего лишь о происходящем за счет опечаток дрейфе в типографическом пространстве возможных геномов, то ответ будет очевидным и неопровержимым: Да, времени было гораздо больше, чем достаточно. Можно рассчитать скорость, с которой случайный дрейф будет просто увеличивать типографическую дистанцию, что даст нам своего рода объявленный предел скорости, а как теория, так и наблюдение подтверждают, что в действительности эволюция происходит гораздо медленнее161. Производящие на скептиков впечатление «плоды» – это не сами по себе различные спирали ДНК, а поразительно причудливые, сложные и хорошо спроектированные организмы, чьими геномами эти спирали являются.

Никакой анализ геномов, взятых отдельно от порождаемых ими организмов, не сможет привести нас к искомой шкале измерения. Это все равно что пытаться определить разницу между хорошим и отличным романом, оперируя данными о сравнительной частоте использования в них знаков алфавита. Чтобы как-то разобраться в вопросе, нужно целиком рассмотреть организм в его окружении. Как отмечал Уильям Пейли, подлинно впечатляющим является множество поразительно хитроумных и четко работающих материальных структур, из которых состоят живые организмы. А когда мы обращаемся к исследованию организма, то вновь обнаруживаем, что то, что ищем, невозможно найти в простом перечне его составных частей.