Опасная игра Веры Холодной

«А ведь и верно! – спохватилась Вера. – Какая-то я чересчур сговорчивая. Это не может не наводить на подозрения. Однако надо выпутываться…»

– Я немного разбираюсь в людях, – сказала она, – во всяком случае настолько, чтобы распознавать благородство. Я уверена, что вы не предложите мне плохого сценария или плохих условий. Да и деньги не имеют для меня большого значения. Разве что весьма крупные суммы…

Можно было гордиться столь изящным, придуманным на ходу оборотом, годившимся как для начинающей актрисы Веры Холодной, так и для шантажистки. «Деньги не имеют для меня большого значения. Разве что весьма крупные суммы…» Понимайте как хотите, Александр Алексеевич. В зависимости от того, Ботаник вы или не Ботаник.

– Сегодня вы получите сценарий, а завтра мы обсудим условия, – сказал Ханжонков, снова взяв в руки журнал. – На первую картину мы подпишем отдельный контракт, а дальше уже как бог даст.

У Амалии Густавовны снова сидела Наина. Глаза ее были заплаканы, на лице выступили бесформенные красные пятна, нижняя губа мелко подрагивала. Увидев Веру, Наина пулей выскочила за дверь, задев ее плечом.

– Разве можно так изводить человека? – Гримерша сокрушенно покачала головой. – Пускай перепутала Наиночка впопыхах креп-марокен с ламе[91], с кем не бывает? Как будто зрители способны определить, из какой ткани пошито платье. Да им хоть шифон вместо парчи подсунь – не догадаются. Но Галина Мироновна шагу ступить не может без того, чтобы не унизить и не оскорбить бедную безответную сироту. Вот, довела бедняжку до истерики, да еще и грозится за испорченный марокен у нее из жалованья вычесть! Как вам это? Разве можно быть такой бессердечной? У Наиночки на иждивении слепая мать и полубезумная сестра. Ей каждая копейка дорога.

– Может, имеет смысл ей помочь? – предположила Вера, раскрывая сумочку. – Давайте я оплачу этот убыток. Сколько там креп-марокена пошло на платье? Рубля на три-четыре?

– Что вы! – замахала руками Амалия Густавовна. – Наиночка не возьмет ваших денег! И ничьих не возьмет! Она до ужаса щепетильная! Я вам не рассказывала ее историю, но так уж и быть – расскажу. Только строго entre nous…[92]

В истории Наины не было ничего особенного. Отец, пакгаузный надзиратель Главной складочной таможни, обвиненный во взяточничестве («Да у кого там руки чисты?!» – многозначительно хмыкнула Амалия Густавовна), повесился накануне суда. Семья – жена и две дочери – остались без пенсии и каких-либо средств к существованию.

Мать тогда еще не ослепла, но видела уже плохо, сестра, которую из материнской утробы тащили щипцами, с рождения была «не в себе», вот и пришлось Наине зарабатывать на жизнь шитьем.

– Если Галина Мироновна – портниха от бога, то Наиночка – швея от него. Ей любую материю дай – не перекосит нигде, ни одной морщинки нигде не будет, и каждый стежок похож на другой как две капли воды, будто машинка шила, а не живой человек, – нахваливала Наину гримерша. – Знаете, Верочка, если вы хотите помочь бедной девочке, то закажите ей платье или юбку.

– Хорошо, я подумаю, – уклончиво пообещала Вера, совершенно не имевшая желания шить платье у столь странной особы. – Кстати, Амалия Густавовна, хочу поделиться с вами впечатлением от «Вестника кинематографии». Я, к стыду своему признаться, только вчера взяла этот журнал в руки и читала его, не отрываясь, весь вечер. Узнала столько интересного и нового…

К стыду признаться, до «Вестника кинематографии» у Веры руки так и не дошли. Знакомиться с кино она предпочитала напрямую, а не посредством журналов.

– Прекрасный журнал! – подхватила Амалия Густавовна. – Им занимается Александр Иванович, очень эрудированный человек, большой умница и знаток своего дела. А какой он рассказчик! Никто так не умеет рассказывать анекдоты и подмечать комическое в обыденном. Но все одаренные люди имеют слабости. – Амалия Густавовна покосилась на стоявший на столе графинчик с ликером. – Александр Иванович имеет пагубную страсть к запоям, причем к длительным. Если уж начинает, то пьет не менее месяца, а потом еще недели две приходит в себя. В этот раз начал он на Рождество, стало быть, скоро уже объявится. У нас он бывает раза два на неделе, потому что редакция находится на Маросейке, но я вас непременно познакомлю. Только берегитесь, милая. – Пожилая женщина причмокнула полными губами и погрозила Вере пальцем. – Александр Иванович такой волокита! Он вам проходу не даст! Недаром же его прозвали Селадоном[93].

– А у кого в ателье прозвище Ботаник? – быстро спросила Вера, внимательно наблюдая за реакцией собеседницы. – Я слышала краем уха один интересный разговор…

– Не знаю, – Амалия Густавовна нисколько не изменилась в лице, и голос ее остался прежним, спокойным. – Всех наших прозвищ и не упомнить. Актеры обожают навешивать друг другу ярлыки, каждый день выдумывают что-то новое. Но если Ботаник, то, скорее всего, Ромочка Заржицкий. Он обожает цветы, может весь день проходить с розой в руках.