Опасная игра Веры Холодной

Перед глазами встала хрипящая и извивавшаяся, как змея, подруга Машенька. Тогда в Сокольниках она лежала на земле, а сейчас стояла на ногах, и платье ее было не белым, атласным, а черным, траурным. Но хрипела Машенька так же страшно, а из раны на шее так же, как и тогда, била пульсирующим фонтанчиком кровь[96]. Видение казалось столь натуралистичным, что Вера инстинктивно отшатнулась, боясь, что Машенькина кровь забрызгает ее платье. С шерстяной материи пятна крови еще можно свести, а вот для отделки тончайшего батиста и такого же тонкого сатинета любые пятна губительны. Машенька обиженно всхлипнула, совсем как ребенок, и растаяла в воздухе. Почувствовав, что к горлу подступает ком, Вера поспешила к окну. Распахнула его настежь, несколько раз вдохнула обжигающий морозный воздух и благодаря этому смогла удержаться от рыданий. Можно было бы и порыдать – муж на работе, дверь заперта на ключ, прислуга не помешает, но не хотелось начинать важный день со слез. Плохая это примета, начнешь со слез, слезами и закончишь. Правильнее плакать вечером, перед сном, день прошел, и его уже ничем не испортить, а еще лучше совсем не плакать. В актерской среде даже особый тост есть по этому поводу, тетушкин любимый: «Давайте выпьем за то, чтобы рыдать и стенать нам приходилось только на сцене!» От сцены мысли снова попробовали вернуться к Машеньке, но Вера усилием воли заставила себя думать о хорошем. О чем? Да хотя бы о том, что у нее скоро родится ребенок. Тут Вера спохватилась, что стоит в одном платье пусть, даже и шерстяном, у раскрытого окна. Захлопнув окно, она поспешила в прихожую, одеваться. По дороге отругала себя за опрометчивость и легкомыслие, в прихожей сделала замечание горничной за пыль на вешалке и сор по углам, выйдя в парадное, столкнулась с соседом Виталием Константиновичем, перекинулась с ним парой слов, пока спускалась по лестнице, и сама не заметила, как на душе посветлело. В киноателье Вера приехала в прекрасном расположении духа, но не благодушно-расслабленной, а натянутой как струна. Боевое настроение. Марш вперед, труба зовет…[97]

– Что с вами, Вера Васильевна? – обеспокоился Ханжонков, столкнувшись с ней в коридоре. – На вас сегодня лица нет. Помилуйте, не стоит так волноваться. Сниматься в кино – это обычное дело. Загляните, пожалуйста, ко мне через час, мы обсудим условия и подпишем контракт. А пока можете понаблюдать за тем, как Петр Иванович снимает трагическое.

«Трагическим» оказалась сцена убийства жены ревнивым мужем. После первого выстрела раненая женщина пыталась объяснить, что она невиновна, но тщетно – ревнивец стрелял во второй раз, прямо в сердце.

Чардынину не нравилось, как играет Джанковская, он находил ее игру неискренней и заставлял повторять сцену снова и снова. Снимал незнакомый Вере оператор, которого Чардынин представил Вере как Александра Антоновича, а сам оператор добавил:

– Моя фамилия – Рылло. Обращаю ваше внимание – не Рыло, а Рылло, с двойным «эл»!

Вера вспомнила одного из гимназических преподавателей, Константина Людвиговича Салатко-Петрище, который, представляясь, непременно подчеркивал, что его фамилия пишется через дефис.

Подписание контракта не заняло много времени. Вера внимательно прочла контракт, решила, что он составлен правильно, и подписала. В честь этого события Ханжонков откупорил бутылку Veuve Clicquot[98]. Вера едва пригубила из своего бокала. Профессор Побежанский рекомендовал воздерживаться от алкоголя во время беременности, да к тому же сегодня вообще не хотелось дурманить голову.

– Не ждите сразу многого! – предупредил Ханжонков. – Не думайте, что уже после первой картины вас начнут осаждать толпы поклонников. Утешайтесь надеждою; в скорби будьте терпеливы, в молитве постоянны[99]. Главное для актера – не перегореть в самом начале. Всему свое время.

Подписание первого контракта – великая радость, которой невозможно не поделиться с окружающими. Вера заглянула к Амалии Густавовне, побывала у Бачманова, похвасталась Гончарову и Мусинскому. С Дидерихсом, встретившимся на лестнице, не только поздоровалась, но и остановилась, давая ему возможность начать разговор. Однако он прошел мимо, не обнаружив никакого желания к общению. Гардеробщик, принимая шубу (с ночи похолодало и Вера решила одеться теплее), вел себя как обычно, так что оставался только Рымалов.

Владимира Игнатовича Вера нашла в малом павильоне, где он руководил расстановкой декораций, изображавших залу в помещичьей усадьбе. Расставляли декорации рабочие, Тихон-большой и Тихон-маленький. Они путались в излишне многословных объяснениях Рымалова, отчего ему приходилось повторять одно и то же по нескольку раз, и выглядел он раздраженным. Увидев Веру, оператор скомандовал перерыв. Оба Тихона, переглянувшись друг с другом, тут же исчезли, не иначе как решили распить чекушку[100] в укромном уголке.