Опасная игра Веры Холодной

Немысскому надо было виниться несколькими секундами раньше, пока Вера не успела обидеться окончательно. Теперь же он только добавил масла в огонь, пылавший в ее душе. Холодно кивнув ротмистру (пусть понимает кивок как хочет – как прощение или как прощание), жена адвоката вышла из кабинета.

Пока ехала домой, представляла, как спустя некоторое время (например, через год) Немысский лично приедет к ней в ателье, будет долго ждать, пока у Веры между съемками найдется для него минутка, а когда все-таки найдется (Вера же добрая), станет умолять о помощи. Но Вера не согласится. Не потому, что у нее не будет для этого времени, а потому, что не захочет больше помогать. Она отзывчивая, но это не означает отсутствия чувства собственного достоинства. Придется ротмистру уходить ни с чем. Нет, можно будет подарить ему на прощание фотографию. Вера выберет самую красивую и напишет на обороте всего одно слово: «Жаль». И пусть Немысский всю свою жизнь гадает о том, что именно она имела в виду…

– Куды прешь, песий хвост?! – гаркнул на кого-то извозчик.

Крик вернул Веру к действительности. Холодная вспомнила о том, что скоро у нее родится ребенок, а совсем скоро, буквально на днях, начнутся не воображаемые, а самые настоящие, ее первые в жизни съемки, о которых она, боясь сглазить, никому еще не рассказывала: ни мужу, ни тете Лене, ни матери. Контрразведка с ее делами отошла куда-то на задний план. Вдруг захотелось проведать родных, хотя и виделись не так давно, накануне Сретенья.

– Вези в Малый Кисловский! – велела извозчику Вера.

– Так уговор же был на Пятницкую, – обернулся тот.

– Заплачу, как обещала, – успокоила Вера.

Тот довольно осклабился, потому что до Малого Кисловского ехать было значительно ближе, чем на Пятницкую, громким «Н-но, родимая!» подбодрил лошадь, чтобы шла быстрее, и остаток пути проехали «с ветерком», хотя по холодному времени, да при том, что с неба сыпался крупяной снег, от этого самого «ветерка» не было никакой приятности.

18

«Главное управление по делам печати Министерства внутренних дел обеспокоено нарушениями репертуарной политики в кинематографических театрах, получившими в последнее время широкое распространение. В погоне за барышами владельцы театров потакают низкопробным вкусам, демонстрируя картины, противные нравственности и благопристойности. Подчас бывает и хуже – зрителям демонстрируются картины кощунственного содержания или же возбуждающие к учинению бунтовщических или иных преступных деяний. В числе последних можно назвать такие картины, как «Картуш, предводитель разбойников» и «Шуаны, или Бретанская плаха». Министерство разослало всем губернаторам циркуляр, в котором указано на то, что при разрешении публичного демонстрирования при помощи кинематографов картин необходимо всякий раз сообразоваться как с сюжетом разрешаемых к демонстрированию картин, так и с теми основными указаниями, кои содержатся в действующих узаконениях».

Ежедневная газета «Русское слово», 12 февраля 1913 года

Рымалов славился своей пунктуальностью, поэтому его неявка на съемку сразу же вызвала беспокойство у Сиверского. Он дважды пытался связаться с оператором по телефону, но тот не отвечал. Сиверский обеспокоился еще больше. Отложив все дела, он помчался к нему домой, в Малый Козихинский переулок, где узнал от дворника, что к Владимиру Игнатовичу вчера вечером приехали на парных[105] санях четверо мужчин в штатском. Трое поднялись к Рымалову, снимавшему квартиру на третьем этаже, а один стал прохаживаться под окнами. Кучер остался ждать при санях. С козел не слезал, желания вступать в разговор с дворником не проявлял, курил не махорку, а «господские» папиросы. Спустя примерно полчаса двое гостей вывели под руки Рымалова, посадили в сани и увезли. Тот, кто ходил под окнами, поднялся в квартиру, где пробыл вместе с оставшимся там товарищем до двух часов ночи. Сани вскоре вернулись и ждали их. «Охранное отделение, – со знанием дела сказал дворник. – Их повадка». Сиверский сразу же связал арест Рымалова с убийствами Корниеловского и Стахевича.