Опасная клятва (СИ)

— Мы не признаём чужого гражданства, поэтому отныне на территории республики вы её гражданка. Я, как Сильнейший, всегда помогу вам по мере сил и возможностей, и если это не выходит за рамки нашего законодательства и конституции. Так и Федерация не признает республиканского гражданства, пока вы не отречётесь от своего родного. Тут уж на ваше усмотрение. Поэтому мой совет — не афишировать, так как про клятву будем знать только мы.

— Но документы же настоящие? — опешила Фима.

— Конечно настоящие. И тем не менее не стоит пока хвастаться. Настанет тот день, когда вы гордо сможете называть себя республиканкой.

— Настанет? — удивилась Фима, вопрошающе воззрившись на Дантэна, а тот опять потрепал девушку по волосам.

Как же она доверчива. Вроде и взрослая, а сущий ребёнок. Не зря её старшая родственница расстраивалась, что внучка жила в своей скорлупке и не желала, чтобы окружающий мир пачкал её душу.

— Настанет, — мягко заверил он девушку, — я уверен.

С этими словами он отошёл к своему креслу и мягко опустился, вытягивая длинные ноги.

— Красивое фото, — прокомментировала Серафима, вертя в руках голографический портрет.

— Самое лучшее, — заверил её Ход. — Уберите паспорт в портмоне, его никто кроме вас открыть не сможет.

— Даже вы? — усмехнулась Фима, ведь он доказал ей это, легко открыв и достав паспорт.

— Я всегда оставляю для себя лазейки, это важно, — не стал лукавить Дантэн, наблюдая, как девушка послушно выполнила его совет, а затем убрала портмоне в рюкзак.

— А ещё я знаю, что вам требуется посовещаться с вашей старшей родственницей по поводу данной ситуации. Вы должны понимать, что все разговоры прослушиваются, поэтому ничего лишнего ни о клятве, ни о паспорте.

— Постараюсь, — заверила его девушка, начиная сильно нервничать. Вроде бы всё было ладно, она получила небольшой аванс, возможность прикрыть себя. Отчего она отчаянно цеплялась за мысль, что Ходу можно верить, а вот своим не стоило? Почему мысль о встрече с представителем посольства напрягала её? Она толком не знала, что говорить и как себя вести.

— Может, по десять капель? Мне кажется, вам сейчас не помешает успокоиться. Вы слишком нервничаете.

Возможно, Ход был прав, и Серафиме нужно выпить, но куда больше ей хотелось уже куда-нибудь прилететь.

— А долго ещё? — устало спросила он у Дантэна.

Тот легко понял её и кивнул.

— Примерно два с половиной часа. Если вы устали, могу предложить вам прилечь.

— Не откажусь. А мне вообще нельзя звонить? — уточнила она, когда оказалась в просторной светлой каюте с широкой и длинной кроватью, явно под размер атландийца.

— Можете звонить. Только следите за словами. Это важно.

— Я помню.

Дантэн вышел, а Фима устало легла на кровать и первым делом позвонила бабуле.

Та долго не отвечала, но всё же экран комфона осветился её заспанным лицом на фоне кромешной тьмы.

— Фимка, ты знаешь сколько времени?

— Это срочно, бабуль.

— Даже если и так. Ты знаешь, сколько я выпила? Знаешь, как тяжело открыть глаза?

— Ты справишься, бабуль, я верю в тебя, — попыталась пошутить Фима, да вышло как-то больно жалостливо.

— Ну и что у тебя стряслось?

— Всё и ничего.

— Звучит многообещающе. Давай, я вся во внимании.

Фима видела, что бабушка возлежала на кровати так же, как и она, держа комфон на коленях.

— Матвей предложил встречаться, — зашла Серафима издалека. — Подарил даже веточку сливы.

— Матвей это у нас кто?

— Который никакой — мышь серая, обыкновенная, — выдавила сквозь слёзы Фима.

— А да, вспомнила. А чего ревёшь? Ты же вроде хотела его поцеловать?

— И мы поцеловались.

— Ну и? — не унималась баба Мара, глядя на то, как внучка еле сдерживает рвущиеся наружу рыдания.

— А потом пришёл он и поцеловал.

— Кто он?

— Хам твой разлюбезный, — шмыгая и растирая слёзы по щекам, вела сбивчивое повествование Серафима.

— Интересно, — задумчиво протянула баба Мара, но отвлеклась после очередного судорожного всхлипа внучки. — А чего ты ревёшь? Хам целуется лучше Матвея? — полюбопытствовала старшая Заречина, а Фима кивнула. Хотя если подумать, то там и сравнивать нечего. Совершенно разные поцелуи вышли.

— Фимка, хватит рыдать, говори что стряслось!

— А то, что все мужики козлы! — чуть ли не поскуливая, выдавила из себя Фима. — Целуют, а ни один не любит меня. Бабушка, разве так можно? Я им кто? Видят во мне не женщину, а средство для достижения целей. Всем что-то от меня надо, но ни я сама. Я думала хотя бы Матвей. Ладно, атландиец, у них совсем не так, как у нас, но Матвей! Бабуля… — хныкала Фима, убиваясь над своим горем. Разочарование готово было её полностью поглотить, если бы не бабушкин строгий голос.

— Милая моя, ну какая любовь? Ты посмотри на себя! Ты красивая, умная, да в тебя может влюбиться только настоящий созревший мужчина. Влюбиться с первого взгляда и чётко это осознать, чтобы никогда тебя от себя не отпустить. Так что не реви. Полно на мелочь и слабаков разоряться.

Фима прикрыла глаза и решила, что бабуля, как всегда, права, только легче от этого не становилось.

— А чего хотел от тебя Хам, раз не большой и светлой любви. Этот-то чего тебя поцеловал?