Опасная книга. Феномен нацистской пропаганды

Умный человек, как правило, не чужд иронии. Она дает возможность автору и читателю быть как бы заодно: «Ну мы-то понимаем, о чем идет речь», — словно бы подмигивает журналист читателю. «В LTI (Языке Третьего рейха) иронические кавычки встречаются во много раз чаще обычных. Ведь для LTI нейтральность невыносима, ему всегда необходим противник, которого надо унизить. Когда речь заходила о победах испанских революционеров, об их офицерах, генеральном штабе, то это всегда были «красные победы», «красные офицеры», «красный генеральный штаб». То же самое произошло позднее с русской «стратегией», с югославским «маршалом» Тито». Чемберлен, Черчилль и Рузвельт — всегда «политики» в иронических кавычках, Эйнштейн — «ученый», Ратенау — «немец», Гейне — «немецкий» поэт» (74). От себя добавлю, что автор этой книги также использует кавычки довольно обдуманно.

Немецкие СМИ жестко и централизованно управлялись Министер­ством пропаганды и профильными отделами организаций-основателей. Что позволяло, дирижируя ими, проводить крупные пропагандистские кампании, фокусируя внимание общественности на тех событиях, которые представлялись актуальными руководству страны. И здесь нацисты опирались на проверенную временем аксиому — вынос сенсации в заголовок: «Купил утренние берлинские газеты. Кричащий заголовок на всю первую полосу «Германская Австрия спасена от хаоса». И невероятная история, созданная дьявольской, но богатой фантазией Геббельса, в которой описаны устроенные вчера красными разрушительные беспорядки на главных улицах Вены, драки, стрельба, грабежи. Полнейшая ложь. Но как люди в Германии узнают, что это ложь?» (75) Так пропаганда готовила немецкую общественность к предстоящему аншлюсу Австрии. Потом — к захвату Чехословакии: «Нацистские газеты полны истерических заголовков. Сплошная ложь. Вот некоторые примеры: «Чешские броневики давят женщин и детей» или “Кровавый режим — новые убийства немцев чехами”» (76).

Более сложная задача ставилась перед немецкими СМИ, когда по­требовалось в один день, после подписания пакта Молотова—Риббентропа, сменить многолетнюю антисоветскую риторику на доброжелательный тон по отношению к восточному соседу. «Любо-дорого было созерцать на следующий день германскую прессу. Геббельсовская газета «Ангрифф», самая свирепая в преследовании «красных», писала: “Мир поставлен перед выдающимся фактом: два народа нашли общую позицию в международной политике, которая, основываясь на длительной, традиционной дружбе, обеспечит фундамент для всеобщего взаимопонимания!”» (77).

Всеобщее взаимопонимание привело к стремительному скатыванию к всемирной бойне. «Заголовок в «Фёлькишер беобахтер»: «Вся Польша в военной лихорадке! 1 500 000 мужчин призвано в армию! Непрерывная переброска войск к границе! Хаос в Верхней Силезии!» (78).

1 сентября 1939 года началась Вторая мировая война. По Льву Толстому — свершилось то, что противно человеческому разуму. Но не коллективному разуму СМИ, ведь плохая новость — лучшая основа для сенсации. «На улице появились экстренные выпуски газет. Их раздают мальчишки-газетчики. Вот заголовки: «Британский ультиматум отвергнут», «Англия объявляет себя в состоянии войны с Германией», «Сегодня фюрер отправляется на фронт». Типичный заголовок над официальным сообщением «Германский меморандум доказывает вину Англии» (79).

В заголовках германских газет чувствуется определенная отстраненность, высокомерное холодное спокойствие. Позже по поводу нараставшего Сопротивления французских партизан немецкая пресса сообщала: столько-то было уничтожено. «Глагол «уничтожать» говорит о ярости по отношению к противнику, который здесь все же рассматривается еще и как ненавистный враг, как личность. Но затем ежедневно стали писать: столько-то было «ликвидировано». «Ликвидировать», «ликвидный» — это язык коммерции, а будучи иностранным, это слово еще на какой-то градус холоднее и беспристрастнее, чем любые его немецкие аналоги» (80).

Но вскоре могильным холодом повеяло со страниц германских газет и в заметках, касавшихся непосредственно немцев. Следуя традиции, они были вынуждены публиковать извещения о гибели солдат под рубриками «В гордом трауре», «За фюрера, народ и Отечество», «Геройская смерть ради будущего Германии». После вторжения в СССР обилие подобных объявлений, занимавших целые страницы, даже вызывало тревогу у Геббельса: «Я предприму соответствующие меры к тому, чтобы сократить до терпимого уровня число траурных объявлений о павших солдатах» (81). Наверняка ему это удалось, но, уменьшив количество объявлений, нельзя воскресить убитых немцев, французов, русских. В этом самое страшное противоречие между виртуальной и настоящей реальностью. К сожалению, увлеченные своей профессиональной деятельностью журналисты и политтехнологи часто забывают об этой разнице.