Опасная книга. Феномен нацистской пропаганды

И возможно, все бы обошлось благополучно, но в истории часто случается так, что национальное возрождение одних народов приводит к угнетению и ассимилированию других. Тогда, впервые за многие века, таковыми оказались немцы. Ранее угнетаемые ими чехи и поляки в рамках «полонизации» и «чехизации» немецких сограждан сознательно уничтожали и третировали все, что напоминало им о годах, проведенных в германских империях. И не только в германских. В Польше также массово уничтожались православные храмы, оставшиеся со времен Российской империи, и подавлялось украинское национальное движение.

Вдобавок ко всему, в результате передела Европы создалось несколько территориально оторванных от Германии анклавов, таких как Данциг (Гданьск) или Мемель (Клайпеда) — чисто немецких городов, отторгнутых от метрополии «Версальской системой». В результате неразумных переделов третья часть немецкого народа оказалась за пределами территории Германии. Например, в Венгрии проживало около 500 тысяч немцев, в Румынии — 745 тысяч, а в Югославии — 500 тысяч (5). И почти все они стали благодарной аудиторией, трепетно следившей за событиями на исторической родине, разделявшей ее скорби и радости. В другое время и в другой стране гениально выразил это чувство безнадежной ностальгии великий русский поэт Борис Чичибабин в горьких стихотворных строках: «Я с Родины не уезжал — за что ж ее лишен?».

Национальное унижение и беспрерывные попытки ассимилировать немцев агитировали за Гитлера, возрождавшего мощь единого рейха, сильнее всяких уговоров. И конечно, нацисты не могли не воспользоваться подобным козырем, подойдя к решению данного вопроса с присущей нации педантичностью и расчетом. В пропагандистской деятельности среди соотечественников за границей была установлена терминологиче­ская градация, определявшая их статус в глазах нацистского государства. К «фольсгеноссе» принадлежали лица «чисто арийской расы». «Фольсгеноссе» считался и тот, «кто верил в существование арийского кровного родства и связан с деятельностью германской общности». Вторая категория, попроще, числилась просто «немцами». Прежде всего, это касалось людей немецкой национальности, которые проживали постоянно за границей и, вместе с тем, были «связаны по крови и мировоззрению с немецким народом».

Национализм и «национальная государственность», «право на самоопределение народов» и тезис «Один народ — одно государство» считались в Европе первой половины ХХ столетия почти политической религией. Выступив с лозунгом новой Германской империи, границы которой «включали бы всех до единого немца», Гитлер нащупал слабое место в европейской политике. В целом здесь не возражали против подобного лозунга, и поэтому Гитлер активно оперировал им в первые годы своего господства.

Вторым важным фактором внешнеполитического успеха Гитлера стали нараставшие противоречия между бывшими союзниками — Анг­лией и Францией. Черчилль свидетельствовал: «Озлобление англичан против Германии, столь сильное вначале, очень скоро уступило место столь же сильному противоположному чувству. Возник разлад между Ллойд Джорджем и Пуанкаре, неуживчивый характер которого служил помехой его твердой и дальновидной политике. Обе страны разошлись как во взглядах, так и в действиях, и англичане стали усиленно проявлять свою симпатию к Германии и даже восхищение ею» (6). Никто не может спровоцировать войну в будущем легче, утверждал британский министр иностранных дел сэр Джон Саймон перед палатой общин 13 мая 1932 года, чем «хорошо вооруженная Франция» против плохо вооруженной Германии.

Даже после того, как Гитлер пришел к власти, Британия продолжала оказывать давление на Францию, требуя сокращения ее вооруженных сил. В тот же вечер, когда рейхстаг принял закон о совмещении полномочий президента и рейхсканцлера, дававший Гитлеру фактиче­ски неограниченную власть, Энтони Иден от имени правительства Его Величества объявил: основной задачей британской политики является заставить Францию сократить свою армию с 694 000 на 400 000 солдат. Сам же Иден при личной встрече с Гитлером приятно удивился его «светскими, почти элегантными» манерами. К изумлению британского дипломата, он увидел владеющего собой и приветливого человека, «который с пониманием прислушивался ко всем возражениям и отнюдь не был мелодраматическим актером на проходных ролях» (7). Немецкий канцлер полностью владел предметом переговоров и экспромтом парировал доводы оппонента. Так, на многозначительный намек Идена, что англичанам нравится, когда договоры соблюдают, он изобразил полное иронии удивление и ответил: «Так было не всегда. В 1813 году договоры запрещали иметь немцам армию. Но я что-то не припомню, что Веллингтон сказал при Ватерлоо Блюхеру: «Ваша армия незаконна, извольте удалиться с поля битвы!» (8)