Опасная колея

— Я эта… Дяденька прислали! — голос был хрипловатым, нечеловеческим. Впрочем, чего можно ожидать от обладателя таких глаз? Не столько испуганный, сколько заинтригованный Ивенский потянулся к столику, зажёг лампу.

Верно говорят — у страха глаза велики, с перепугу можно и простого, безобидного домового за чёрную гончую принять! Да, это был именно домовой, обитатель пыльных запечий, тёмных подполий и чердаков. Ростом в аршин с малым, кожа серая, голова лысая, борода до пят, одет в серое, опрятно, но сам босиком.

— Зачем же ты людей по ночам беспокоишь? — напустился на него Роман Григорьевич, раздосадованный глупым своим испугом. — А ещё говорят, в дорогих гостиницах и домовые особые — степенные, не озоруют никогда! Утром велю хозяину, пусть зовёт колдуна, чтоб тебя с места сжил!

Домовой переполошился.

— Ай! Ай! Не надо колдуна звать, неповинного гнать! Ведь мы нездешние, с Васильева острова мы! Дяденька нас прислали, велели кой-чё передать!

Роман Григорьевич сел, завернувшись в одеяло. Велел раздражённо:

— Ну, так передавай, что велели, да убирайся, откуда пришёл! — ему отчаянно захотелось спать, наскучила вся эта мистическая канитель.

Тут домовой приосанился, прокашлялся, пригладил бороду и принялся обстоятельно излагать.

— Так что, призвали меня дядюшка и наказали: ступай, говорит, разыщи гостей московских, и передай. Поутру пусть непременно навестит меня старшой, сам-один. Переговорить надобно по делу, его ын-те-ре-суюшшему, — последнее слово далось ночному гостю явно не без усилия.

— Ясно, — кивнул Роман Григорьевич утомлено. Он слышал, что маги нередко используют мелкую нежить в качестве посыльных: и удобно — уж эти-то любого отыщут, из-под земли достанут, и слугам платить не надо, и секретность будет соблюдена. — Но неужели нельзя было утра дождаться, а? Будить-то зачем?

— Я ведь не будил, — отчего-то оробев, возразил домовой. — Вы, господин, сами пробудилися, а я стоял тихенько-тихенько, ждал. Разве бы я посмел будить? Я таких, как вы, страсть боюся!

— Людей, что ли? — удивился Роман Григорьевич. — Домовые боятся людей? С каких это пор?

— Не-е! — затряс лысенькой головёнкой пришелец. — Людей мы не боимся, чего их бояться, ежели они ни на что не способны: ни в стену пройти, ни веником обернуться. Ночью на человека навались посильнее — он и помер! Какой тут страх? Мы других, таких, как вы, боимся. Ка-ак глянете глазом — аж внутре всё обмирает…

— Ладно, — перебил Роман Григорьевич вообразив, что домового ему послали нездорового на голову. — Скажи, где твой дядюшка живёт, и сгинь. Не то и вправду ка-ак гляну!

— Говорю, говорю, — подобострастно закивал тот. — Васильев остров, Новый Амстердам,[19] Косая линия, собственный дом колдуна Ворона. Спросите — любой вам покажет…

— Спросим, — обещал Ивенский. — Исчезни.

Посыльный раскланялся и вместо того, чтобы, по обыкновению всех домовых, скрыться в стене, медленно истаял в воздухе, как и не было. Видно, приказание страшного Романа Григорьевича он воспринял слишком буквально.

Удальцев повалился на подушку в надежде продолжить грубо прерванный сон, но тут прицепился Удальцев, чрезвычайно взбудораженный от любопытства.

— Ваше высоко… тьфу! Роман Григорьевич! А о чём это он толковал? Почему домовые вас боятся? Вы разве не человек?!

— Нет, конечно, — ответил Ивенский с большим достоинством. — Какой же я человек? Разве похож я на человека? Я этот… как его… — не сразу придумалось, — зверь василиск! У меня и тело львиное, и хвост змеиный, а вместо папеньки Григория Романовича — чёрный петух!

— Роман Григорьевич! Это вы так шутите, да? — догадался юноша.

— Нет, я убийственно серьёзен! — фыркнули его высокоблагородие и зарылись носом в подушку.

Наступило утро — розовое, морозное. Новый Амстердам радовал глаз своим необычным видом: прямые, как стрелы, улицы-каналы, теперь прочно скованные льдом, небольшие домочки в два-три этажа, выстроенные на западный манер: узкие цветные фасады, тесно прилепились друг к другу, фронтоны скруглены, высокие крыши крыты красной черепицей, на каждой — затейливый флюгер. Высоких заборов нет. Мостовая очищена от снега до самого булыжника — как лето под ногами. Из булочных тянет свежей сдобой. Трубочисты-чухонцы в чёрных костюмах и цилиндрах, с лесенками за спиной, спешат на работу. Вдалеке растопырила крылья ветряная мельница, не то для дела поставленная, не то для красоты.