Опасная обочина

На втором этаже казармы их построили снова. Появился старшина. Молча обошел строй, ткнул пальцем в Баранчука.

— Фамилия?

— Рядовой Баранчук.

— Три шага вперед! Кру-гом!

Старшина взял у дневального табуретку, поставил ее рядом с Эдиком.

— Встать на табурет!

Баранчук вскочил на табурет и замер, ничего не понимая. Старшина обошел его вокруг, придирчиво осмотрел. Затем повернулся к сержанту и, кивнув на Эдика, бросил всего лишь одно, но одобрительное слово:

— Шпилька!

Сержант промолчал, но обиженно нахмурился: на остальных форма сидела кое-как, на Эдике — как влитая.

— Рядовой Баранчук, встать в строй!

Старшина прошелся перед евшей его глазами, неоперившейся гвардией, затем остановился и, заложив руки за спину, широко расставив ноги, произнес короткую, но впечатляющую речь.

— Товарищи бойцы! — сказал он. — Здесь мы вас по данному вопросу научим всему: и правильно ходить, и далеко бегать, и без промаха стрелять. Но первое, что вы обязаны усвоить по данному вопросу, это то, что внешний вид воина должен соответствовать внутреннему. За этим я буду следить лично, и можете быть уверены — по данному вопросу у нас с вами разногласий не будет. По всем другим — тоже.

И началась служба.

Строевая подготовка… Печатание шага с особым шиком. Еще и еще. Многократные повторения. До ноющей боли в подошвах, в пальцах ног. Р-раз-два, р-раз-два…

Эдуард Баранчук, яростно ворочая баранкой, вдруг поймал себя на том, что вслух произнес:

— Р-раз-два… р-раз-два…

Кедрачи летели мимо, дорога за его самосвалом дымилась маленькой снежной пургой, и не такие уж давние воспоминания из смеси добра и зла, дружбы и вражды, хорошего и плохого вновь прихлынули к сердцу горячей волной.

И вспомнился ему другой лес — обычный, воспитывающий характер, военный лес мирного времени…

За лесом, за медленным прибоем сосен, там, где угадывается закатное мартовское солнце, идет песня.

Это — военная песня.

Она идет походным шагом, и ее простая, но жесткая мелодия раскачивает сосны.

Еще не видно людей, поющих ее.

Но вот блеснул на солнце вороненый ствол автомата, звякнул котелок. А шагов не слышно: люди идут в валенках. И только железный ритм и жесткие слова песни говорят о том, что за лесом, раскачивая проселочную дорогу, движется ощетинившееся тело безукоризненно правильной формы.

Под автоматом стынет локоть,
Огнем срезается лоза.
Уж не мальчишеская зоркость
Как флаг полощется в глазах…

Проплывают лица…

Похожие лица.

Лица, потемневшие от ночных бдений.

Они не поют, эти лица, это песня звучит под ватниками, под касками, в гулких мартовских соснах. На учениях не поют песен. Но мелодия идет рядом и рассказывает, и рассказывает о том, что происходит, что будет происходить, чем живут эти люди.

И словно тени, словно тени,
С непримиримостью людей
Встают фанерные мишени
Навстречу гибели своей…

…Проплывают лица.

…Проходят люди.

…Проходят люди, как две капли воды похожие друг на друга. В далеко не парадной, в обычной повседневной форме, и кто-то из них сейчас поведает о себе.

Может быть, этот… или этот… а может быть, этот… Мы еще не знаем, кто это, но уже слышим его голос, слышим голос идущего в этом походном строю.

«Итак, наши первые армейские учения. Мы не новички. Мы неплохо владеем оружием. Умеем не спать трое суток кряду, вести бой ночью. И ходить в ногу далеко-далеко, обычно в сторону горизонта.

Мы — автоматчики.

Мы — мотопехота.

Каждому из нас — не более двадцати лет…»

Качаются сосны.

Проходят люди, затянутые в ремни, похожие друг на друга как две капли воды. И пожалуй, трудно сказать, чей голос звучит в этих мартовских соснах на подступах к полигону. Кто он?

Может быть, этот… а может быть, этот…

Вглядывайтесь в лица!

Вглядывайтесь в лица, и вы найдете его, человека в зеленом солдатском бушлате, так похожего на других, перепоясанного портупеей…

Смотрите, вот он!

Это его походка. Вернее, не его походка. В строю не бывает своей походки. Но это он. Его настороженные глаза. Ведь даже в строю у каждого свои глаза. Это — его голос…

«Меня зовут Баранчук, гвардии рядовой Эдуард Баранчук, автоматчик. В конце колонны, на левом фланге топает мой друг Левка Буше, артист цирка, коверный клоун, гвардии рядовой Буше, пулеметчик. На первых же стрельбах, с первой попытки он положил все мишени.

— Ай да Буше — сказал майор. — Двое суток увольнения.

И Левка помчался в цирк. Ему дали выступить, он вернулся счастливый. Я первый раз увидел, чтобы люди такими возвращались из города…»

На левом фланге в последнем ряду маленький солдат пытается привлечь внимание сержанта, идущего рядом с колонной.

— Кубышкин! Эй, Кубышкин…

Кубышкин безмолвствует.

— Товарищ старший сержант!

— Чего тебе?

— Разрешите выйти из строя.

— Зачем?

— В лес, — невозмутимо отвечает солдат.