Опасная обочина

Смирницкий — в бешенстве. Куда подевалась его обычная невозмутимость?! Мальчишка, щенок! Как элегантно унизил! Ну ладно, посмотрим, что дальше будет. Ведь не жаловаться же Стародубцеву!

И он, машинально следуя совету, закуривает. Кстати, привезенные им сигареты в подарок не пригодились. Здесь прекрасное снабжение. Автолавка приезжает раз в месяц, чего там только нет, любая московская комиссионка позавидует: канадские дубленки, японские часы «Сейка» и зонтики, французские духи даже… Ничего не скажешь — ударная стройка! Очередь на «Жигули»-шестерку не более года.

В лесу бухнули два выстрела — дуплетом. А минут через десять появился Баранчук — действительно с довольно большой белой птицей в руке: куропатка, нет ли — Смирницкий в этом деле не смыслил.

Баранчук прыгнул в кабину, подержал на весу добычу и критически ее оглядел.

— Хорошая курица, — похвалил он себя. — Вечерком дядя Ваня что-нибудь из нее сочинит, он мастер.

Их самосвал с ревом поднимается в гору из карьера. Грунт с верхом переполнил кузов, машина идет тяжело, с натугой. Наконец они вырываются на лежневку, начинается адская гонка среди кедров и сосен по методу Баранчука.

«Тут главное — ритм, — отмечает про себя Смирницкий. — Его надо чувствовать».

Впрочем, все это на первый взгляд может показаться несложным. Но Виктор видит, конечно, что водителю приходится непрерывно работать рулем. На такой скорости — буквально каждую секунду. Небольшая неровность, бугорок… и самосвал тут же швырнет на обочину, в подмерзшее болото. А МАЗ, между прочим, не вездеход, его надо будет вытаскивать бульдозером, если сразу не засосет трясина.

Смирницкий снова держит между колен двустволку и присматривается к каждой мелочи. Злость на Баранчука улетучилась куда-то, и это понятно: мастерство, с каким работает этот странный водитель, заслуживает самой высокой оценки, он действительно — ас, тут уж ничего не скажешь. Виктору даже становится завидно.

«Ничего, — думает он, — завтра, самое позднее послезавтра и я сяду за руль».

— Держись, — говорит Баранчук.

Смирницкий понимает, в чем дело, и хватается за скобу над дверцей.

Эдуард разгоняет МАЗ, и машина, чуть не взлетев, вырывается с лежневки на насыпь. Конечно же здесь удобнее — меньше трясет.

Теперь они мчатся по насыпи — твердой, плотной, упругой, еще совершенно девственной. Впереди чернеет бульдозер. Там обрывается насыпь, а бульдозерист расчищает место под засыпку грунта. Бульдозер рокочет, словно трудолюбивый жук, и мотается взад-вперед, старательно утюжа землю.

Они разворачиваются — у Смирницкого есть возможность полюбоваться «фирменным» разворотом Баранчука в два маневра, исключающим, по мнению стажера, неизбежный третий. Вот уж: век живи — век учись.

Эдуард включает подъемник кузова, дает газ, и все эти кубометры грунта неохотно ползут вниз. Виктор присматривается, понимает: все должно пригодиться.

На обратном пути любознательную голову стажера посещает забавная мысль, могущая стать прекрасной деталью для будущего очерка.

— Как ты думаешь, Эдуард, — спрашивает стажер с журналистским уклоном, — насколько одна такая ссыпка может продвинуть насыпь?

— Понятия не имею, — говорит Баранчук.

— Ну все-таки приблизительно.

— Да откуда же мне знать, вот чудак. Дай, когда вернемся с трассы, радиограмму в ЦСУ — они все знают. Или спроси Стародубцева, дед зарыдает от счастья.

— Почему зарыдает?

— Ну как же, — усмехается Баранчук, — кто-то интересуется его любимой трассой. Да еще так дотошно.

Некоторое время они едут молча, но Смирницкого, видно, не покидает его идея. Он и раньше считал, что участник одного из звеньев трудового процесса должен видеть плоды своей деятельности и знать, какова его личная доля в конечном результате общей работы. Это стимулирует. Это превращает обычную работу в творчество.

— Как ты думаешь, на один миллиметр продвигает? — не может он успокоиться.

— Думаю, на два, — говорит Баранчук.

У Смирницкого глаза загораются особым блеском — вот она, деталь, дающая искру Теме.

— Потрясающе! — негромко произносит он.

— Что? Мало?

— Да что ты! Это же астрономическая цифра!

Они делают уже пятый рейс, и если еще не подружились, то в кабине все же возникает подобие дружеской атмосферы. Смирницкий, из благодарности за натаскивание, рассказывает Баранчуку… о Москве.

Баранчук понимающе кивает: по тайге больше чем в один ряд не ездят. Он неожиданно останавливает самосвал и уступает место Смирницкому.

— Садись.

— Доверяешь?

Баранчук усмехается:

— Пассажиром много не настажируешь.

Смирницкий не без трепета пересаживается за руль, но, видимо, не утерял он армейскую квалификацию, несмотря на минувшие годы, нет, не утерял. Конечно, далеко ему до Баранчука, но он исполняет работу уверенно, хотя и в замедленном ритме.

Так и ездят они весь день: карьер — трасса, карьер — трасса, карьер — трасса…

Радисты говорят «з-д-р», что означает «здравствуй»…