Опасная обочина

Человек в телогрейке долго еще стоял за деревом, не зная, что ему делать — пойти в поселок или нет. Но страх все же переборол голод, и он повернул назад к землянке. По дороге он вдруг припомнил, что там, у трассы, в фигуре одного из шоферов ему почудилось что-то знакомое, но как ни напрягал он память, а вспомнить не мог: мысль о еде замутила его сознание. Но зато он теперь точно знал, что, вернувшись, откроет последнюю банку и сожрет ее в один присест.

Вечер выдался тихий и морозный. А этим вечером у рассудительного «технаря» радиста Вовочки Орлова были гости. И не то чтобы гости, а, скорее, гостья, но такой человек, как Пашка-амазонка, вполне мог сойти за целую кучу гостей. Радушный радист знакомил любознательную девицу со своим в высшей степени тонким и сложным хозяйством, не без гордости его демонстрируя.

— Это что такое, Вовочка? — спрашивала королева сибирских трактов, почти уподобляясь одному из персонажей «Вечеров на хуторе близ Диканьки».

— Что это? — самодовольно переспрашивал радист. — Это ключ.

— Как? — удивлялась Паша. — Что-то не похож на ключ. Совсем не похож, ну нисколечко.

Вовочка снисходительно и сдержанно улыбался, хотя и чуть-чуть смущаясь.

— Видишь ли, ты привыкла, вероятно, к гаечным ключам, а это… — он нарочито делал значительную паузу, перстом указуя на то место, к которому ключ, должен был подходить — Это… ключ от моего сердца, милая Паша.

Услышав такое, потрясенная Амазонка вытаращила глаза, изучая возникший посреди тайги феномен.

— Быть того не может, — с зачарованной фальшью лепетала она — Но как он работает? Да и работает ли?

— Проще простого, — отвечал Орлов. — Начинаю демонстрацию. Нервных и сердечников прошу покинуть помещение.

Радист осторожно берет Пашу за руку и прикладывает ее ладонь к своей юношеской впалой груди, как раз к тому месту, где, по его расчетам, должен был находиться тот орган, который и подвиг Петрарку на создание бессмертных сонетов. Правой же рукой безумный в своем чувстве Дятел выдавал на ключе серию длинных тире. И, как ему казалось, контрольная синяя лампочка на стене мигала совершенно синхронно с его любвеобильным сердцем, которое готово было выскочить от счастья.

— Поняла теперь? — спрашивал радист, закончив сеанс. — Теперь тебе ясен принцип?

Маленький носик Пашки капризно морщится; дескать, и не такое видали.

— Вообще-то не очень эффектно, — разочарованно тянула она. — Скучно.

— Но зато честно! — патетически восклицал влюбленный радист. — То есть все видно и слышно.

— Ну а что слышно там? — Пашка поднимала указательный палец над головой и тыкала им в потолок. — Там что-нибудь слышно?

— Это где? — недоумевал Вовочка, сильно волнуясь. — Где там?

— Там, в эфире… Писк? Неужели тоже такой же отвратительный писк, как и здесь?

Специалист «по писку» сделал величественный жест, достойный соискателя Нобелевской премии, и с мудрым достоинством изрек:

— Там… волны. Волны — там.

— Ах, волны? Волны — это вы все умеете делать… — говорила Пашка, нисколько не смущаясь.

Вовочка обижается, хмурится, но через две минуты снова влюбленными глазами взирает на произведение искусства, посетившее его конуру, и мысленно умоляет это чудо подольше не уходить.

Но молчание длилось недолго. Пашка вдруг ни с того ни с сего спросила у радиста:

— Тебе не кажется, Володя, что Баранчук какой-то странный? Не замечал?

В данный текущий момент тема Баранчука не очень-то интересовала радиста. Он пожал узкими плечами и поморщился.

— Вроде бы нормальный. С чего ему быть странным? Водитель и водитель, как все люди.

— Ты не прав, он какой-то необычный, — настаивала Пашка. — Вот все вы одинаковые — работа, столовка, сон. А он не такой, как вы… Совсем не такой.

— Может, он не спит вовсе? — предположил радист. — Я слышал, есть такие люди.

На шутку Пашка не отреагировала и продолжала уже в своем ключе:

— Да и разговоры у вас одни и те же: рейсы, полярки, Большая земля…

Ну уж нет, такое оскорбление кого хочешь выведет из себя. Владимир Иванович взвился и повысил голос, такой ласковый прежде.

— Ну слушай, если хочешь знать, — заявил он звенящим дискантом, — твой Баранчук больше всех об этом и говорит. Он и рейсы-то свои сам считает, чтоб без ошибки было… в день зарплаты. Поняла?

Амазонка не повела и бровью. Отмахнулась она от такой напраслины.

— А что же здесь зазорного? — заявила она, — Ну и что же? Социализм — это учет…

— Чего?! — изумился радист. — Чего-чего?!

— И вообще, — продолжала Паша, — зачем ты стараешься принизить своего товарища? Ведь ты с ним дружишь? Верно?