Опасная обочина

А Валеру-экскаваторщика в карьере замучил до смерти, разозлил и того пуще. Влетая в этот карьер на огромной скорости, грубо обходя идущие навстречу и ползущие впереди машины, Баранчук яростно разворачивался коротким и шикарным маневром, давая бешеный задний ход, и, едва не расплющивая свой самосвал об экскаватор, тормозил так, что тяжелая машина стонала всеми своими железными суставами, скрипела и покачивалась на рыдающих рессорах, а Баранчук уже стоял на подножке и, потрясая кулаком в сторону кабины машиниста, неслышно матерился в этом грохоте и гуле и требовал грунта. Машинист, знаток своего дела, еще издали заприметив машину Баранчука, уже поднимал наполненный ковш, стараясь чуть раньше привести стрелку в позицию ссыпки, чуть раньше, чем самосвал этого психа успеет развернуться и стать под ковш, но… стрела еще только плыла в клубах пара, а Баранчук снова стоял на подножке и честил машиниста за медлительность.

— Не спи, Валера, давай! — орал Баранчук. — Не спи, кому говорят!

Экскаваторщик сжимал губы до побеления и так работал рычагами, что стрела моталась взад-вперед, сотрясая грузное тело экскаватора. А Баранчук, демонстративно нарушая технику безопасности, стоял на подножке самосвала и, когда очередной куб грунта плюхался в кузов, только отплевывался от песка и продолжал орать что есть мочи.

— Давай, не спи! Какого… — и так далее.

Но когда последний ковш, описывая крутую дугу, зависал над машиной и в последний раз лязгала железная пасть, выплевывая грунт, Баранчук, как кошка, прыгал за руль и газовал уже так, что остаточные струйки песка из ковша просыпались наземь, а взбесившаяся машина была уже далеко, уже мелькала на выезде из карьера.

И опять начиналась сумасшедшая скачка по лежневке. И снова прыгающее серое небо за лобовым стеклом. И кедры, неправдоподобно картинные, сотрясаясь, пролетали мимо.

Вскоре кончился короткий северный день, и у редких на трассе машин вспыхнули фары. Заиграла дорога и перед радиатором тяжелой машины Баранчука, да так заиграла, что стало рябить в глазах от причудливо сверкающих самоцветов, бросающихся под огромные колеса. А может быть, просто усталость породила эту иллюзию нереальности, это сумрачное искрящееся торжество наваждения. Усталость, наверно…

Эдуард мотнул головой, стряхивая оцепенение, и снова бросил ногу на педаль акселератора: МАЗ зарычал и ринулся вперед с удвоенной силой, подминая дорогу. Впереди вспыхнули фары встречной машины, вспыхнули и мигнули пару раз: водитель показывал Баранчуку, что он его видит, и предлагал увидеть себя, ожидая такого же немудреного сигнала, принятого в этических нормах дороги. Но эта дорога была особенной. Странной и редкой была эта дорога, построенная из бревен и потому имеющая одну колею. По обе ее стороны под снегом притаилось болото, никогда не промерзающее до конца, даже в самые сильные морозы. Имела эта дорога и немногочисленные короткие разъезды, для того чтобы встречные машины могли разминуться, — такие небольшие отростки, именуемые здесь «аппендицитами» или «карманами». Вот почему световой сигнал на трассе означал на языке шоферов еще и другое: я тебя вижу, ты меня видишь, занимай, дружище, «аппендицит», если он ближе к тебе. Давай разъезжаться.

Баранчук ответил на сигнал тройным переключением света. «Аппендицит» был ближе к нему, гораздо ближе. И вполне естественным было ожидать, что он сбросит газ, притормозит и встанет в этот узкий коридор, пропуская встречную машину. Но он этого не сделал… Войлочная подошва унта вжала до упора педаль газа, двигатель оскорбленно взревел, и тяжелая машина вместе со своим сумасшедшим водителем, как пушинка, ринулась вперед, минуя мелькнувшую в свете фар колею объезда, именуемую «карманом».

Читатель! Давай-ка попробуем отстраниться от того, что сейчас произойдет, и заглянем в себя. Всякое с нами бывает. Нет, мы, конечно, подчиняемся нормам морали и уважаем общепринятый статус, мы печемся о своей нравственности и воспитываем разумные нравственные категории в других. Но скажи, пожалуйста, неужели тебе никогда не хотелось выкинуть что-нибудь такое-эдакое, что-нибудь идущее поперек, пусть не совсем верное с точки зрения морали, но зато оригинальное, а? Например, опрокинуть чернильницу на лысину самодовольного чиновника? Или дать по физиономии соседу — учтивому хаму? Или съесть завтрак равнодушного сквалыги? Ведь иной раз наша нормальная психология просто обязана стать ненормальной. Представь себе, что бы было, если бы существовали одни правила и — никаких исключений. Кто бы тогда написал парадоксально-гениальные книги, которые ты так любишь читать, смакуя каждую фразу и заставляя слушать жену?! А что бы было в науке? Да мы просто бы до сих пор кушали Эвклида, понятия не имея о Лобачевском! Ньютон был бы единственным авторитетом и… никаких Эйнштейнов! А что было бы с генетикой, просто страшно подумать… Нет, исключения в нашей жизни должны иметь свое твердое и законное место. Иначе не жди, дорогой мой, прогресса ни в культуре, ни в науке, ни в личной жизни… И все дела!