Опасная профессия

В XIX веке детская поэзия шла вослед взрослой, повторяя и множа её художественные достижения и этические установки; в XX веке её место резко изменилось – она стала «испытательным полем» для многих поэтов, лишённых возможности реализоваться в тоталитарном обществе. Разного рода запреты начали вытеснять в детскую литературу таланты, стремившиеся сохранить свою индивидуальность и присутствие в культуре (нечто подобное происходило и в советском художественном переводе). В этих условиях детский поэт брал на себя важную роль проводника и хранителя игровой традиции. И, возможно, не случайно наша современная детская поэзия начиналась с «передразнивания», пародирования взрослых голосов русских поэтов. Так был написан знаменитый «Крокодил» К.И. Чуковского, отдельные стихи Маршака и обэриутов – нетрудно протянуть ниточку и к нашим дням… Начиная с двадцатых годов одним из героев детской поэзии (в противовес «героям дня») становится «человек рассеянный», чудак, прежде всего в своём бытовом поведении противопоставленный обществу, существующий сам по себе, по своим, казалось бы, странным законам, – однако при ближайшем рассмотрении эти странности оказываются вполне естественными и человеческими на фоне античеловеческой действительности.

Детская поэзия 1920-30-х гг. точно зафиксировала значительное общественное явление – чудачество как форму социальной, внутренней эмиграции. А знаменитые партийные кампании по переименованию улиц и городов привели к принципиальным неупоминаниям в альтернативной детской поэзии реальных топонимов и придумыванию игровых – особенно в поэзии 1960-70-х годов («Цыплёнок шёл в Куд-кудаки» Эммы Мошковской, «Моя Вообразилия» Бориса Заходера, «Вымышляндия» Эллен Нийт в переводе Юнны Мориц – примеров множество!). Юмор переместился в наиболее защищённое место – в язык, в каламбур.

Детская поэзия чутко реагирует на импульсы, порождённые политическим состоянием общества, – и в своих популярных формулах снова становится достоянием политики. Вспомним, например, как строчки детских стихотворений использовались в газетных заголовках для «разоблачения» взрослой жизни: «Неужели в самом деле мы достаточно поели?», «А у нас гранатомёт. Вот», «Я на Язова не зол, потому что он козёл», «А из вашего окна площадь Красная видна… А из нашего окошка только Ленсовет немножко», «Я бы в брокеры пошёл – пусть меня научат», и так далее. А ведущий телевизионной программы «Вести» так комментировал один из сюжетов: «Завтра, завтра, не сегодня! – депутаты говорят…», перефразируя популярное ещё с тридцатых годов XIX века «подражание немецкому» Б.Фёдорова: «Завтра! завтра! не сегодня – // Так лентяи говорят.»

В недавнем прошлом «жертвами» подобного газетного цитирования чаще всего становились детские песни, ставшие носителями массовой культуры тоталитаризма как культуры подростковости, незрелости. Отсюда – прямой путь в кич. Не случайно в новейшей детской поэзии (равно как в «иронической» взрослой) так широко используются центоны, обыгрываются литературные штампы, «идеологизмы», которые превращаются в детские ужастики и доводят политизированный мир до абсурда.

Правда, на этом поле подстерегает этическая опасность, она реально присутствует в детской литературе, равно и в прозе, и в стихах. Я даже не знаю, каким словом её назвать. Это стёб, взрослый трёп, скабрезность (но отнюдь не чёрный юмор, который имеет свои жёсткие законы и реальную эстетическую ценность). Границы свободы и вседозволенности оказались настолько размытыми, что мы ещё долгие годы будем вынуждены проводить или даже восстанавливать их, – и в стихах для детей тоже. «Стихи в ассортименте» (такую надпись я однажды увидел над книжным лотком), увы, реальность сегодняшнего рынка – покупатель детской литературы сталкивается с засильем так называемых поделочных книг, авторами которых являются не только профессиональные писатели (они здесь как раз в меньшинстве), но люди, либо мнящие себя педагогами, либо просто страдающие отсутствием меры, слуха, эстетического вкуса. Бесконечные «весёлые» азбуки, подрифмовки, вырубки с убогими виршами, рассчитанными на невзыскательные пристрастия малообразованного читателя – несть всему этому числа!

Однажды зашёл ко мне холодильный мастер. Долго возился с мотором, скептически приглядывался к нашему новому холодильнику, вертел его так и сяк; в конце концов, как выяснилось, ничего с ним не сделал, зато со мной – поговорил.

– Вы, – спрашивает, – наверное, профессор, вот у вас сколько книг!

– Нет, – говорю, – не профессор.

– А чем же вы занимаетесь?

– Литературой.

– Пишете, что ли?

– Ну да, пишу. Для детей.

Тут он посмотрел на меня пренебрежительно-недоверчиво и говорит: