Опасная связь

— Здравствуйте, баб Маш, а я вот… в гости к вам прикатила. Простите, что без предупреждения! — виновато опускаю голову.

Знаю, что воспитанные люди так не делают.

— Та брось, родименькая! Як я тебе рада! Дай зацелую! — старушка спешит крепко меня обнять, и я выдыхаю с нескрываемым облегчением.

— Заходь, моя девочка! Заходь, моя красавица! Я вон как раз щи наварганила. Да пирожки собралась печь. Ой, как же благостно, что ты тута! Пойдем, лапочка, пойдем!

Улыбнувшись, следую за Марией Семеновной. Та, по традиции, начинает дюже активно суетиться. Выдает тапочки и метеором несется на кухню, одержимая идеей меня накормить.

— А на чем же ж ты добралася?

— На электричке.

— Ходют уже, да? А то мудрили с ними что-то. Ремонт путей вроде как был. Садись, миленькая.

— Вай… Как у вас красиво! — оцениваю обновленный интерьер.

Оказывается, дом преобразился не только снаружи, но и изнутри. Прямо не узнать!

— Так от ремонт был недавно, — ставит передо мной большую тарелку щей. — Крыша у меня текла, Санечка. Не только энта, — хихикнув, на голову показывает.

— Сейчас все хорошо?

— А то! Утром просыпаюсь от того, что Карлсон у меня на крыше гуляет. Да не один, похоже, а с компанией, — хватается за сердце. — Я, недолго думая, ружье охотничье из подвала достала. У руки взяла и поползла на разведку.

— Ну вы даете, — смеюсь.

— На улицу вышла, глянь наверх — а там мужики лазают. С Илюхою нашим уместе.

— Ясно.

С Илюхою.

Это имя отзывается тягучей болью в груди. Видимо, потому что в последнее время я слишком часто вспоминаю того, кому оно принадлежит.

— Подсуетились ребята. Как в передаче, что по НТВ идет. Раз — новую крышу положили, забор установили, потом и сюда добралися.

— Ну и правильно!

— Ох, Санечка, противилась я, как могла, — машет она рукой в сторону. — А там уж потом грузовик подъехал. Они как давай заносить мне все это: мебель, технику, то, да се, — достает платок. — Я ему говорю: «Зачем оно мне надо, Илюш?» А он: «Надо, Марь Семенна. Молчи», — громко шмыгает носом. — За ветошь свою билась, а он, паразит, все повывозил! Все на помойку повыкидывал!

— Зато теперь как у вас красиво!

— Н-да. А я в энтой красоте неописуемой как жить должна? Сверкает усе, блестит. На унитаз вон страшно садиться. Усасывает все с кнопки. Где ж энто видано?

Забавная она. Возмущается, но видно, что тронута заботой и помощью парня.

— Я ему говорю, себе бы лучше дом отстроил, а не мне. А то стоит вон пепелище.

— Почему пепелище? — переспрашиваю, нахмурившись.

— Так сожгли дом Паровозовых. Давно уже.

— Хм.

Так вот почему отказался туда ехать.

— Ты ешь, Санечка. Хлебушка бери, испекла пару часов назад.

— Спасибо.

— Как оно? Стряпня моя. Хватку не растеряла?

— Нет. Вкусно очень, как и всегда, — снова улыбаюсь. — Что еще у вас в Бобрино новенького?

— Та шо… Много чего. Больница у нас заработала, завод вернули Калашниковым. Магазин открылся большууущий и школу вон латают, красят. Первачков запустят грядущей осенью.

— Да вы что! — даже как-то не верится.

— Ага, уж лет пять как наши детки в Жулебино учатся, а теперь вот снова тут будут.

— Это здорово. Не погибает деревня, значит.

— Если бы не наши ребята, погибла бы. Они ж вон до верхушки добрались. Достучались до тех, кто у кормушки. Уж не могу знать, как им это удалось.

— В любом случае, молодцы, что пекутся о родной земле, — встаю и несу пустую тарелку в раковину, чтобы помыть.

— После того, как иссоповских положили, наладилось все помаленечку. Жаль только, что мальчишек наших не вернуть, — опять прижимает платок к уголкам глаз.

— Да.

Память подбрасывает картинки, которые невозможно забыть. Массовые похороны. Пятеро принадлежали к ОПГ Паровозова. Остальные — из вышеупомянутых Иссоповских. Все, пострадавшие в перестрелке, родом из этих мест.

— Молодые ребята. Ой не той дорогой пошли, ой не той, — приговаривает баба Маша. — Мир кровью заполучили. Матерям какое горе…

Молчим с ней.

Паровозов тогда тоже пулю получил. В то самое, многострадальное плечо…

— Приезжает сюда на огромной, черной машине.

Нетрудно догадаться, о ком идет речь.

— Поговаривают, бизнес у него теперь большой. Высоко, говорят, в Москве поднялся. В этих своих бандосовских кругах…

Так и есть. Наслышана.

— Убьют его, Сань, однажды… — добавляет баба Маша тихо. — Там, где большие деньги, там всегда смерть тенью ходит.

— Я говорила ему об этом, — возвращаюсь к столу. Присаживаюсь.

— Как сама-то ты, Санечка? — теплая, испещренная морщинками ладонь, касается моих пальцев.

— Да как… Последний курс университета, папа готовит мне место в отделе, замуж еще вот позвали… — без особо энтузиазма показываю кольцо. В спешке забыла снять.

— Счастливой не выглядишь, — проницательно подмечает женщина.

— Счастливой я себя точно не чувствую, — сознаюсь, не пытаясь юлить.

— Это плохо. Молодая, красивая девочка, а огонька во взгляде нет.

— Отец давит на меня, а я… больше не могу.

— Совсем тяжко стало?

— Совсем… Можно я у вас немножко побуду? Мне бы в себе разобраться. Идти, честно говоря, больше некуда.

— Оставайся, миленькая. Сколько хочешь. Мне в радость, — ласково гладит по волосам.