Опасная связь

Он снова вспомнил, как три года назад вечером, выйдя из больницы, сидел в этой же самой машине, на этом же самом сиденье. Прежде чем включить зажигание, долго сидел словно парализованный, вцепившись руками в руль и неспособный пошевелиться, как сейчас. Три года назад сила ничем ему не помогла. Он ничего не смог сделать для Матильды, самое возмутительное в болезни это ее упорство, настойчивость и полное бессилие, к которому она отсылает. Это не прошло даже сегодня, ему все еще не удалось принять, что Матильда проиграла битву, а он так и не смог ничем ей помочь. Единственное, что он смог сделать для нее, это ездить к ней в Тулузу каждый вечер, проезжать больше ста километров после работы, чтобы привезти ей в больницу банку супа, каждый раз свежего. Они стали верить в суп, под конец она только его и ела, ничего другого не брала в рот, кроме этих супов, сваренных из овощей с их собственного огорода, из долины Селе́. И один только запах, живой запах настоящей еды, когда он открывал банку, вот что уносило ее из этой больницы, давало ей возможность вырваться оттуда. Людовик помогал ей есть, и с каждой ложкой думал, что она восстанавливается, оживает, глотая сок этих овощей, порожденных землей, где они сами родились. А поскольку врачи уже не знали, как ее вылечить от этого рака, они тоже были готовы поверить в суп, который он привозил ей каждый вечер, лишь бы она ела, лишь бы вернула себе покидавшее ее тело. И три месяца подряд Людовик мотался туда и обратно между фермой и Тулузой и около десяти часов возвращался домой с разочарованием побежденного, сидя на закате за тем же самым рулем, а перед глазами у него лежала на больничной койке Матильда. Это было не по-человечески, пережить такое, и все-таки надо было жить. И вот он больше часа ехал назад с пустой банкой на пассажирском сиденье, потому что ей никогда не удавалось доесть этот суп, и он каждый вечер сам допивал его одним залпом, зная заранее, что завтра поедет в обратную сторону с полной в надежде, что эти поездки продлятся как можно дольше. Или прекратятся скорее, он и сам уже не знал.

Девятнадцать двадцать.

Аврора не была Матильдой, Париж не был долиной Селе, но это по-прежнему все та же машина, то же самое пустое сиденье рядом с ним, разве что больше не было банки с супом. На этом самом месте он вечер за вечером переживал заход солнца, смотрел, как оно отрекается от короны и уходит в изгнание, а когда он приезжал на ферму и гасил фары, было уже темным-темно. Сегодня тоже было темно, к тому же шел дождь, но в голове у него засел образ Авроры, женщины в отчаянном положении, загнанной в угол, но которая никому не хотела говорить об этом, женщины, которая, быть может, ничего и не ждала от него, но тем не менее все объяснила в том маленьком кафе, подробно рассказала из потребности довериться кому-нибудь или на что-то надеясь.

Наверняка это был какой-то знак: когда они захотели войти в «Большой Каскад», швейцар поставил заграждение на входе и сказал им, что это невозможно, мол, все заведение забронировано на этот вечер. Аврора настаивала, умоляла впустить их, дескать, они всего лишь выпьют чаю в уголке, только чаю, но тип был непреклонен. Она ужасно расстроилась, что «Большой Каскад» ее детства отверг их. В конце концов они все-таки выпили этого чаю в Булонь-Бийянкуре, в заурядном, первом попавшемся кафе, где принимали ставки на скачки. Эта обстановка окончательно ее добила, наверняка поэтому у нее и развязался язык. Сидя перед ней, он старался не подать вида, что удивлен, словно все это его совершенно не удивило. Хотя удар был и впрямь очень подлым, а он-то думал, что мир моды в стороне от таких темных делишек. Эти говнюки раскроют свои карты аккурат между Рождеством и Новым годом, чтобы не оставить ей времени выкрутиться. В бизнесе все приемы хороши, но самым омерзительным здесь было то, что махинация стала возможной единственно потому, что у Кобзама были свои люди непосредственно в коммерческом суде: чтобы провернуть подобное дело, надо иметь в кармане самого председателя суда. По крайней мере, нужно быть с ним знакомым, быть может, даже часто с ним видеться, постыдная система связей, которая свирепствует в Париже, как в делах, так и во всем остальном. Благодаря ей можно обойти закон, устроить правилу короткое замыкание, ведь не запрещено же иметь союзников в жизни, но, когда такое творится на уровне коммерческого суда, ради того чтобы уничтожить эту женщину, это уж совсем гнусность.