Опасная тропа

Но он быстро уходил от дома, пораженный тем, что этот старик, столько переживший, нечист на руку! И его хотел впутать! Ничего себе — узнать хотел, что он за человек, Айдамир! И как сказал-то, когда условия свои ставил, — в деле увидеть! Хороши же родственнички у нее…

Что же он скажет дома отцу, матери, как встретится с Сашей…

Не разминуться ведь им…

Спустя несколько дней старик поведал всей бригаде правду — как этот парень оказался здесь, зачем, кто он.

— А как вы думаете? Нежданно-негаданно являются издалека люди и говорят — наш сын любит вашу дочь… Вот тебе и раз, впервые парня видят в семье, никто не знает, кто он и что он… Родные у него, я должен сказать, хорошие люди. Но бывает же, что сын вырастает шалопаем. Вот я и решил приглядеться.

— И долго он у нас будет?

— Теперь нет. Экзамен он выдержал…

— Я же говорю, парень что надо… Значит, быть свадьбе?

— Да.

— И где будет свадьба, Педер Петрович?

— Как где? У нас, здесь, и там, в Дагестане! Ни разу не был на юге. Хоть попляшу на свадьбе племянницы. А там — будь что будет. Одобряете парня — спасибо.

— Поздравляем!

Доволен был старик, и не боялся он теперь разговора с Айдамиром, знал: поймет парень все. Невелика перед ним его вина…

5

И в Дагестан из Чувашии полетела телеграмма с одним словом — «Да» и с подписью — «Калган». Отцу же Саши, уехавшему на службу, предстояло лишь узнать о дне свадьбы.

Айдамир, однако, долго не мог простить старика.

— Ты, сынок, прости, — и раз, и другой обращался к нему старик. — Просто я хотел понаблюдать за тобой, узнать, что ты за человек. Вижу, ты сердишься.

— Зачем же так?!

— Прости… Телеграмму мою уже получил, наверное, твой отец.

— Спасибо. — Айдамир помедлил, поднял голову: — Забудем все остальное.

— Вот и хорошо. Но у меня есть еще одно условие…

— Опять что-нибудь такое?.. — Айдамир покрутил пальцами над головой.

— Нет-нет. Это уже со свадьбой связанное… Ханкарма будет звенеть, бубен наш…

И вот настали дни свадьбы. В Чувашии чествовали жениха из Дагестана, а в горном ауле — невесту из Чувашии, и снова в разные стороны летели поздравления с пожеланиями родить двенадцать детей — шестерых сыновей и шестерых дочерей.

Но старик Калган и на этом не успокоился. Это он предложил совместную с женихом и невестой свадьбу сыграть не в Дагестане, не в Чувашии, а в Москве. И с этим предложением кто мог не согласиться?

Свадьбу играли в Москве.

Долгое было застолье, и вел его лучший тамада. Без устали играл оркестр, но и радостно гремел бубен на этой свадьбе и тонко, со сладостной болью вела мелодию зурна…

Браслет с оранжевым сердоликом мать Айдамира сняла со своей руки и надела на запястье невестки…

И сельчане, вспоминая теперь о чем-то радостном, говорят, что было это накануне, или чуть позже, или в тот день, когда они Османа и Хасбулата с невестой провожали на свадьбу в Москву.

МОСТ НА ТРЕХ БЫКАХ

Не добро славит человека,

А руки, творящие добро…

(из горской песни)

Было это или не было, почтенные, — вопрос не стоит, потому что и поныне красуется высокий мост через Хала-Херк там, где сходятся две отвесные скалы над глубокой пропастью, где в теснине, как прикованный цепями бешеный буйвол, неистово бьется и пенится поток; потому что и поныне радует глаз родник под семью арками, увенчанный луковицеобразным куполом в местности Апраку, что в Сирагинских горах; потому что стоит великолепное резное надгробье в рост человека на перекрестке аула Уркух, — свидетели того, о чем мы хотим поведать вам, почтенные. А над вопросом, почему богатые бывают очень богатыми, а бедные — очень бедными, стоит призадуматься, тем более случай, о котором мы хотим поведать, имел место не десять-двадцать лет тому назад, а в конце прошлого века, когда пел на оживленных привалах свои горькие песни наш славный Цандалай:

Мало, друзья, осталось
Песен у меня.
Если и спою,
То о горькой доле,
Эвой, доля ты моя доля,
Матерью под небом
Со мной рожденная.
Отцом пережитая
И в наследство данная,
Судьба моя незавидная,
Беспросветная.
Не пожелал бы тебя
И зверю в лесной глуши.
Чахнет алчный
Над добром своим,
От избытка бесится.
А у таких
Как я, бедолаг,
Эвой, угля своего нет
Разжечь в очаге огонь,
Нет тепла и нет детей,
Эвой, доля ты моя доля,
Доля горькая…

И в этом самом месте, говорят, от горячих слез у Цандалая рвались струны и в отчаянной тоске были слышны звуки лопнувших струн: «Ци-и-ив, ци-и-ив!»

Насколько богател Мучар-Хамза из Тришарки, настолько беднели обитатели пятнадцати-шестнадцати хуторов, что окружали в свое время этот аул. И прежде чем произнести имя его, приговаривали: упаси нас, господи, от глаза его.