Опасная тропа

— К чему это ты, ядовитый человек?

— К тому, дорогой, что вода сама по себе не имеет цементирующего свойства… — И, повернувшись ко мне, Мангул добавил: — Делай, как прежде!

— Слушайте, у меня недостача цемента, откуда я возьму? — сбивчиво спрашивает Труд-Хажи.

— Об этом пусть болит твоя голова.

— Не я же этот цемент взял, а этот, хотя о покойном дурно не полагается говорить, этот «Ассаламуалейкум». Учитесь экономить, не забывайте: кто днем тратит свечи, ночью без света сидит.

«Память о дурном человеке и после смерти остается дурной», — подумалось мне. И когда Труд-Хажи, махнув рукой и ворча себе под нос, удалился, я говорю Мангулу:

— Его можно понять…

— Его-то, Мубарак, можно понять, но вот студенты не станут класть стены на недоброкачественном растворе. Прошу тебя, не теряй их доброе расположение.

В обеденный перерыв, когда я сидел на лужайке у дороги, со стороны аула подъехал на разгоряченном коне Усман. Усман осмелился сегодня явиться к Ражбадину в контору и положить перед ним заявление с просьбой освободить его от работы и разрешить ему уехать в город. Он был уверен, что Асият непременно поступит учиться и останется в городе, а раз так, решил Усман, и ему следует перебраться в город. Директор сначала бегло пробежал на бумаге написанное, и, как бы вдруг очнувшись от посторонних мыслей, нахмурив брови, исподлобья взглянул на Усмана, стоящего перед ним с виноватым видом. Парень сразу понял, что этот взгляд не предвещает ничего доброго. У Ражбадина вздрогнули усы, раздулись ноздри. Он перечитал заново заявление. Бросил бумагу перед собой на стол и хлопнул ладонью, будто хотел приклеить ее к зеленому сукну.

— Высечь мало, высечь! — сказал директор, вскочив с места. — Мальчишка! Ты что же это думаешь, мы здесь шутки шутим?! Кто тебя в институт-то рекомендовал, скажешь, не совхоз?!

— Не надо на меня кричать, дядя Ражбадин! — проговорил Усман.

— Я дядя для добропорядочных!

— Отпустите меня.

— Не смей! — закричал сам не свой директор, разорвал заявление на мелкие кусочки и развеял по воздуху. — Никуда, ни шагу из совхоза!

— Подпишите, директор, я новое напишу заявление, мне надо… — попросил Усман, потупив взор.

— Я знаю, что тебе надо! Тебе подол платья дороже всего… — порывисто подошел он к Усману, взял его за плечи и, усадив рядом с собой, заговорил, смягчив голос: — Прошу тебя, сынок, подумай, ты же взрослый, умный человек… Ты только-только начал входить в дело, коллектив тобой очень доволен, скажу больше, я рассчитываю на тебя, я не вечный… Подумай!

— Я подумал, директор, и решил. Отпустите, лучше…

— Под суд, под суд! — вскакивает Усатый Ражбадин как ужаленный. — За что? За то, что ты нашим доверием воспользовался в своих личных целях! Вот дверь и порог, но согласия моего не жди, не будет!

И Усман ушел от него огорченный, клял в душе свирепость директора и его нежелание понять человека. Таким расстроенным подъехал он. Поравнявшись со мной, потянул уздечку, конь вздыбился. Это уже был не гнедой, а стройный серый в яблоках конь. И я подумал: «Да, прав был директор совхоза, когда говорил, что Усману надо помочь приобрести машину, иначе он угробит весь колхозный табун». Легко спрыгнул Усман с коня и, подойдя ко мне, крепко пожал руку.

— Добрый день. Как говорится, доброго соседа следует встречать прежде солнца.

— Когда купишь машину?

— Деньги уже перечислил, — сказал Усман, похлопывая старинной, с ручкой из слоновой кости, нагайкой о голенище сапога. — Как твое здоровье, учитель?

— Слава богу, все обошлось, зажило, как на собаке, — улыбаюсь я и, вспомнив о собаке его отца, спросил: — А как отцовский друг Ятим?

— Выжил, выжил… Ты прости, что не смог тебя навестить в больнице. Времени не было. Карантин. То скачу туда, вон за ту гору, то к реке в сторону райцентра, где наши шлагбаумы стоят.

— А что случилось? Ящур? — насторожился я.

— Вроде никаких признаков. А директор на меня набрасывается с пеной у рта: «Головой мне будешь отвечать, головой, понятно?!» Озверел человек.

— Да, он такой. Дьявол он, — смеюсь я и наставляю его, — ты постарайся его понять, понять его можно и нужно.

И тут я вспомнил о некоторых мерах, предпринимаемых нашим Усатым Ражбадином, чтобы люди не резали скот, овец и чтобы не вывозили продавать мясо, брынзу, живых овец. Для этого он просто в такое время объявлял карантин. Сохранить и увеличить поголовье рогатого скота и овец — важнейшая цель любого хозяйства, и это прекрасно понимает наш директор.

— Не люблю, когда мне в затылок дышат, — заметил Усман, и, обернувшись к Мангулу, посмотрел на него испытующе.

— Хороший конь, добрый конь, — не обращая внимания на резкие слова Усмана и на его немного пренебрежительный взгляд, Мангул гладит лоснящийся круп коня. — Дай проехаться.

— Тебе что, парень, делать нечего? — огрызнулся Усман.

— Мне? Что ты, дел по горло.

— Тогда давай, дорогой, делай свои дела.

— Жалко, да? — с каким-то огорчением промолвил Мангул, пошел в сторону бетономешалки.